Волосы Вероники

Бобриков положил карандаш, достал спички, раскочегарил свою трубку и, когда она исправно задымила, откинулся на спинку стула. Его длинные ноги в огромных башмаках на толстой подошве торчали из-под стола. Вячеслав Викторович был под два метра, обычно высокие люди неторопливы, медлительны, а он был на редкость подвижным, энергичным. Всегда готов был отправиться в командировку, чего не скажешь о многих других, в том числе обо мне. Бобриков объездил все моря и крупнейшие озера страны, три месяца жил на Байкале. Удивительно, что он сейчас на месте. Наверное, потому что Осипов в больнице, его никуда не посылают, Вячеслав Викторович сейчас за него.

— Может, действительно на фасаде НИИ вывесить объявление: «Срочно требуется директор!» — улыбнулся он.

— Грымзина и Скобцов отведут любого,— заметил я.— Когда же это кончится, Вячеслав Викторович?

— Сотрудники института пишут в Москву, райком, обком, оттуда приезжают представители, знакомятся с людьми, выясняют обстановку в институте…

— Уезжают, а сотрудники снова пишут,— в том же тоне продолжал я.— Приезжают другие представители… В общем, сказка про мочало, начинай сначала.

— А что вы предлагаете? — посопев трубкой, прищурился сквозь очки Бобриков.

— Даешь директора! — рассмеялся я.— Это же несерьезно: полгода нет в НИИ директора! А если они будут год, два, три писать?

— Пишет-то ваша Коняга, виноват, Грымзина,— вставил он.

— Она смотрит в рот Скобцову.

— Гоголева будет директором института,— посерьезнев, доверительно сказал Бобриков.— Другой кандидатуры я просто не вижу. А вы?

— Гоголева так Гоголева,— сказал я.— А со склоками надо немедленно кончать.

— Как вы это себе представляете? — спросил он.

— Мне интереснее было бы услышать ваше мнение,— усмехнулся я.

— Признаться, мне тоже все это надоело,— по молчав, сказал он.— Пишут и пишут! Прямо какой-то бумажный фонтан. Причем пишут убедительно, со знанием дела, и подписываются… Это не анонимки, и отмахнуться от заявлений коммунистов и беспартийных не имеем права. А пока письмо расследуется, время идет… Вот, что я думаю, Георгий Иванович, соберу открытое партийное собрание, а вы там выступите и объективно обрисуете обстановку в филиале нашего НИИ?

— Почему именно я? — Признаться, я не ожидал такого поворота дела.

— Не только вас беспокоит нынешняя обстановка в институте, я был перед операцией в больнице у Осипова, он тоже рекомендует поговорить обо всем начистоту на партийном собрании.

— Я подумаю,— сказал я.

— А пока сделайте хороший втык Коняге, виноват, Грымзиной! — посоветовал Бобриков.— Неужели ее энергию нельзя направить в производственное русло?

— К вам же прибежит жаловаться на меня,— сказал я.— Или тоже куда-нибудь напишет.

И когда я уже уходил, Вячеслав Викторович, выпустив сиреневое облачко дыма и передвинув под столом ноги в тяжелых башмаках, заметил:

— Хорошо, что вы ко мне пришли, я ведь собирался вас завтра пригласить в партбюро… Мысль провести собрание давно пришла мне в голову, но некоторые члены партбюро были против.

— Артур Германович?

— Я рассчитываю на вас, Георгий Иванович,— задушевным голосом сказал Бобриков.

Первый раз за все время Варя пришла домой во втором часу ночи. Я уже лежал в своей комнатушке и прислушивался к шуму за окном. И снова к парадной подкатила машина, мне захотелось вскочить с постели, взобраться на высокий подоконник и, отодвинув штору, посмотреть: на чем приехала моя дочь? Почему-то я уверен был, что пожаловала она. До этого тоже останавливались у нашего дома такси, хлопали дверцы, гудел лифт, но у меня подобного желания не возникало. Подглядывать за дочерью мне показалось унизительным. Я и за женой никогда не следил.

Варя открыла дверь, разделась в прихожей, задержалась у моей неплотно прикрытой двери и прошла к себе. Встать и учинить ей допрос? Меня так и подмывало это сделать, но я молча лежал на своей узкой постели и широко раскрытыми глазами смотрел в смутно проступающий потолок.

С приходом Вари все шумы за окном пропали: я уже не слышал проезжающих мимо редких машин, хлопка дверей в парадной, приглушенного гула лифта. Человек явственно слышит уличный шум лишь тогда, когда кого-то ждет. Слышит даже то, чего при других обстоятельствах никогда бы не услышал.

Что ж, дорогой папаша, пришло твое время волноваться за дочь, переживать! Кто-то привозит ее на машине к самому дому, с этим «кто-то» она встречается, наверное целуется… Варе скоро восемнадцать, она совсем взрослая, что я могу ей сказать? Не встречайся, не целуйся и прочее? Да она меня за дурака примет, а ведь мне именно это хочется ей сказать!