Волшебная гора

– Музыку! – скомандовал Кроковский; и чех, за спиной доктора и его соседей, пустил граммофон и насадил иглу. – Разговаривать! – снова скомандовал Кроковский в ту минуту, когда зазвучали первые такты увертюры Миллекера; и все послушно задвигались и завели разговор ни о чём – о снеге, выпавшем этой зимой, о последнем меню, о том, что кто-то уехал, то ли с разрешения, то ли без; беседа заглушалась музыкой, обрывалась, снова завязывалась, ибо её поддерживали искусственно. Так прошло несколько минут.

Пластинка ещё вращалась, когда Элли резко вздрогнула. Трепет пробежал по её телу, она вздохнула, верхней частью тела склонилась вперёд, так что её лоб коснулся лба Ганса Касторпа, и одновременно её руки начали вместе с державшими их руками контролёров делать странные движения вперёд и назад, словно что-то накачивали.

– Транс! – возвестила тоном специалиста Клеефельд. Музыка смолкла. Беседа прервалась. Среди внезапной тишины раздался мягкий, тягучий баритон Кроковского:

– Холгер здесь?

Элли снова задрожала. Она покачнулась на стуле. Потом Ганс Касторп ощутил, как она обеими руками коротко и крепко пожала ему руки.

– Она пожимает мне руки, – сообщил контролёр.

– Он, – поправил его Кроковский. – Это он пожал вам руки. Значит, он присутствует. Приветствуем тебя, – продолжал он. – От души – добро пожаловать, приятель! Разреши тебе напомнить: когда ты в последний раз был у нас, ты обещал вызвать и показать нашим смертным очам любого умершего – брата или сестру по человечеству, показать того, кого тебе назовут здесь присутствующие. Согласен ли ты и чувствуешь ли ты себя в силах исполнить сегодня своё обещание?

Снова вздрогнула Элли. Вздыхая, она медлила с ответом. Затем поднесла свои руки вместе с руками контролёров ко лбу, на минуту задержала их там и горячо шепнула Гансу Касторпу: «Да!»

Она дохнула ему прямо в ухо, и наш друг почувствовал, как его мороз подрал по коже, явление, которое в народе именуется также «мурашками» и сущность которого ему некогда открыл гофрат. Мы говорим об этой дрожи, чтобы отделить физическую сторону от душевной, ибо ни о каком «страхе», вероятно, не могло быть и речи. А подумал он примерно следующее: «Ну, она, видно, всё-таки очень самонадеянна!» Тем не менее он был растроган, даже потрясён; трепет и волнение были вызваны растерянностью, которая охватила его от обманчивого шёпота этого юного создания, чьи руки он держал в своих и которое прошептало ему на ухо «да».

– Он сказал «да», – доложил он, и ему стало стыдно.

– Ну, хорошо, Холгер! – ответствовал доктор Кроковский. – Ловим тебя на слове. Мы верим, что всё от тебя зависящее ты честно выполнишь. Сейчас тебе назовут имя дорогого покойника, которого мы хотели бы вызвать. Коллеги, – обратился он к собравшимся, – говорите же! У кого есть определившееся желание? Кого должен нам показать наш друг Холгер?

Наступила пауза. Каждый ждал, что заговорит сосед. Правда, за последние дни тот или иной участник спрашивал себя, куда, к кому устремлены его мысли; и всё-таки возврат умерших, то есть желательность такого возврата, был и остаётся делом тёмным и щекотливым. Ведь, в сущности и говоря по правде, желательность эта весьма сомнительна; она – заблуждение, она, если призадуматься, так же нереальна, как и само возвращение, что мы и обнаружили бы, если бы природа сделала возвращение возможным: а наша скорбь – быть может, не столько боль от того, что нельзя снова увидеть наших покойников живыми, сколько от того, что мы и желать-то этого не можем.

Все смутно ощущали это, и хотя вопрос шёл не о настоящем, фактическом возвращении к жизни, а о чисто сентиментальном и театральном зрелище, при котором предстояло лишь увидеть покойного, и это было для жизни безопасно, всё же они страшились облика того, о ком думали, и каждый с удовольствием переуступил бы соседу своё право назвать имя ушедшего. Правда, Ганс Касторп всё ещё слышал прозвучавшее во мраке добродушное и снисходительное «пожалуйста, пожалуйста», но он молчал, как и все, и в последнюю минуту был тоже не прочь уступить своё первенство другому. Всё же пауза тянулась слишком долго, поэтому он повернул голову к руководителю сеанса и хрипло проговорил:

– Мне хотелось бы увидеть моего умершего двоюродного брата Йоахима Цимсена.

Все почувствовали огромное облегчение. Среди собравшихся только доктор Тин-фу, чех Венцель и сам медиум не знали Йоахима. Остальные – Ферге, Везаль, господин Альбин, прокурор, супруги Магнус, Штёр, Леви, Клеефельд громко и радостно выразили своё одобрение, и сам доктор Кроковский кивнул с довольным видом, хотя всегда относился к Йоахиму холодно, так как тот в вопросе о психоанализе воздействию не поддавался.

– Очень хорошо! – сказал Кроковский. – Ты слышишь, Холгер? В жизни ты не встречал названного сейчас человека. Узнаёшь ли ты его в мире потустороннем и готов ли ты привести его к нам?