Волшебная книга Эндимиона

Все бы хорошо, но ему стало вдруг ужасно холодно, он встал с кровати и включил электрический камин — тот стоял под окном. Камин был очень старый — такие давно уже не продавались у них в Америке. Трубки в нем начали нагреваться с каким-то пугающим воем и грохотом, но все-таки сделалось теплее.

Он подошел к окну, отодвинул занавески. Фонари освещали улицу. Улицу, а не парк, который виден из окон библиотеки. Значит, Блейк уже дома, у себя в комнате, куда он поплелся после того, как мама отругала его за то, что ушел со званого вечера, не предупредив ее. А она ужасно волновалась. И он лег спать, даже зубы не почистил, и сейчас вот проснулся и смотрит в окно. Однако он ведь не выспался, а еще ночь — значит, нужно поспать.

Он лег — а может, и не вставал… и опять оказался в библиотеке, и на полу опять лежала книга, поджидая его. Надо ее схватить, пока не исчезла. Скорей! Он ухватился за потертый кожаный корешок, раскрыл ее. И сразу увидел, как на пустой странице появляются строки:

Сыплет ли снег, бегут ли ручьи,
Дарует нам солнце тайны свои…

Блейк читал их вслух, и перед глазами возникал зимний пейзаж: белое, как чистые книжные страницы, поле; замерзший пруд, как зеркало отражающий светлое небо.

Но вот кто-то идет по этому полю. Приближается, оставляя следы на снегу. Это мужчина, он без бороды, со сморщенным, как печеное яблоко, лицом. На нем меховая куртка, высокие кожаные башмаки. Он тянет за собой ствол срубленного дерева, а на плечах у него сидит девочка в запачканном платье и таких же чулках. По щекам ее катятся слезы, но, завидев Блейка, она расплывается в улыбке и протягивает ему руку. Он отвечает ей тем же, однако его рука проходит сквозь ее пальцы, как сквозь воздух. Мужчина, несущий девочку, вообще не замечает его и уходит дальше, скрываясь за холмом.

Внезапно рядом с Блейком, по обе стороны от него, оказались родители. Он ухватился за них руками в варежках, но они освободились от него и молча разошлись вправо и влево, растворившись в морозном воздухе. Он хотел побежать за ними, но не знал, за кем сначала, и остался стоять на месте. На глаза ему навернулись слезы, они сразу замерзли, и все стало видеться, как в тумане.

Сквозь этот туман он различил что-то желтого цвета. Это была Дак в своем любимом желтом плаще, который надела в День Великого Спора между их родителями и с тех пор ни разу не снимала. Капюшон плаща откинут, Блейк хорошо видит ее мальчишечью прическу. В глазах у него прояснилось.

Дак уставилась на что-то лежащее в снегу и зовет его тоже посмотреть. Зовет не жестами и не голосом, а своим дыханием, оно превращается на воздухе в волнистые слова, которые он с трудом разбирает.

Он побежал к ней, но сколько ни пытался, не мог до нее добраться: такой глубокий снег и так тяжело по нему двигаться. Он был словно прикован к земле. Потом Дак тоже куда-то исчезла, а он так устал и чувствовал себя таким одиноким, что упал прямо на снег.

И тут подул сильный ветер. Он поднял Блейка высоко в небо. Снежное поле становилось все меньше и меньше. А на снегу, в той стороне, где исчезла Дак, появились вдруг чьи-то следы… много следов. Они начали метаться по полю, мельтешить — и образовали огромный вопросительный знак.

А Блейк стал падать на землю. Без парашюта. И голова его врезалась в подушку.

Но до того как окончился этот сон, Блейк успел еще раз увидеть строчки из стихотворения Эндимиона, только сами слова сразу же исчезли и от них остался лишь снег. Один только снег…

Блейк проснулся, но меньше чем на минуту. Повернувшись на другой бок, он сразу же опять уснул.

Майнц, весна, 1453

 Тишина разбудила меня. Что-то случилось, я это чувствовал. Я открыл глаза и, всматриваясь в темноту, пытался уловить хотя бы один звук, какое-то движение. Но ничего не было. Темень давила, она окутывала меня, как толстое бархатное покрывало.

Уже нескольких месяцев Петер был моим соседом по койке и часто мешал мне спать, ворочаясь и бормоча что-то во сне — наверное, его мучили сновидения, о которых он ничего не рассказывал. Или блохи — на что он постоянно жаловался. Однако я был доволен тем, что делю с ним постель: в холодные и долгие зимние ночи, когда снежный покров окутывал крышу, а внутри дома гуляли ледяные сквозняки, тепло его тела не давало замерзнуть.

Весна наконец наступила. Пахари и виноторговцы ожили после зимней спячки, вскрылись замерзшие озера и реки, и суда поплыли в обе стороны по широкому Рейну.

Уже с начала нового года мой хозяин, мастер Гутенберг, начал подгонять нас, чтобы мы, его помощники, успели закончить печатание Библии к предстоящей ярмарке во Франкфурте. Для этого он купил на деньги, полученные от Фуста, еще пять печатных прессов, а также нанял новых наборщиков и других рабочих, для которых снял еще одно помещение.

Однако, смею думать, мы с Петером оставались его главными помощниками, его «правыми руками». Петер быстро освоил печатное дело, и у него это здорово получалось, а я был по-прежнему довольно ловок в наборе — глаза и пальцы не подводили меня.