Волшебная книга судьбы

– Если хозяин меня в этом увидит – вышвырнет за дверь. Мы, готы, мухи не обидим, но, поди знай почему, люди нас боятся – а ведь с тех же самых людей станется доверить все сбережения первому встречному мошеннику, если он явится в костюме и при галстуке.

Я слушала его, это было удивительно; сколько времени я ни с кем по-настоящему не разговаривала? Если, конечно, можно было назвать разговором этот почти монолог: он задавал вопросы и сам же на них отвечал. Чудную мы с ним являли картину. Растерянная девушка, потная, перепачканная землей, и тип, словно вышедший прямиком из фантастического фильма – бывший незадолго до этого идеальным официантом.

Вдруг он прервался и посмотрел мне в лицо. Поколебался, потом, словно решив не спрашивать меня, протянул руку:

– Меня зовут Без-Слез.

– Без чего? Странное имя…

– Без-Слез. Ладно, если хочешь знать, от рождения я Давид, но предпочитаю, чтобы меня звали так. Раз уж мы не на работе…

– Как хочешь.

Честно говоря, мне было плевать, как его зовут. Единственное, чего я боялась, – что он выдаст меня пресловутому типу из агентства недвижимости. Я сделала над собой усилие, чтобы быть любезной. Призналась ему, частично: мне вчера исполнилось восемнадцать, у меня никого нет, и мне некуда идти, я решила пожить в этом домике, и мне очень хочется здесь остаться.

– Ни о чем не беспокойся, я, во всяком случае, тебе не помешаю. И вообще, этот дом продадут не скоро, так что живи сколько хочешь.

– Почему ты так говоришь?

– Нехорошая история здесь произошла.

Я перебила его:

– Умер ребенок, да?

Он озадаченно посмотрел на меня.

– Ты в курсе? Они сразу выставили дом на продажу, но сама понимаешь… Какая семья поселится здесь с детишками после такого? Эта халупа будет висеть на них три ближайших поколения.

Он закончил одеваться. Убрал рабочую одежду в рюкзак.

– Мне пора. А то опоздаю на автобус. Пока, до завтра!

Калитка закрылась. Без-Слез накинул цепочку, помахал мне рукой и скрылся. Мне бы надо было попросить у него что-нибудь, ведь у меня теперь ничего не было. Полотенце, кусочек мыла. Поздно. Он уже в пути, домой, к своим делам, к своей жизни, до меня ему больше нет дела. А я?

Я вдруг осознала всю шаткость моего положения. Последние часы я прожила, не задаваясь вопросом, что будет и как. Я просто бежала, пряталась от действительности, ни о чем не задумывалась. Что же теперь со мной станется? Я сижу в этом саду, как Робинзон на острове, накормлена и занята благодаря щедротам осени и наличию в саду водопроводного крана – по счастью, не перекрытого. При известной сноровке я продержусь несколько недель, если, конечно, погода будет благоприятствовать. А что потом?

Мне вспомнилась моя комната, моя одежда, сложенная в шкафу из белой сосны, принадлежавшем еще кузине, большая картонная коробка, в которой когда-то лежали сапоги моей матери, где я хранила все, что от нее осталось: фотографии, дешевые украшения, записочки, на которых она ставила сердечки резиновым штемпелем из моей детской игры.

Вспомнилась Алиса, которая обнимала меня, когда я открывала эту коробку, такая красивая, такая забавная, такая ласковая и внимательная ко мне, бледной тени, прильнувшей к ней, глубоко-глубоко вдыхавшей ее силу и уверенность, – Алиса, дарительница жизни.

Моя половинка, раздавленная, перемолотая, навсегда потерянная.

Она рассталась со мной без сожалений, как рассталась со всем остальным миром. Ушла красиво, взметнув за собой волосами эфемерную волну между небом и землей.

Она бы все равно прыгнула, даже зная, что я отступлюсь. Ничто бы ее не остановило. Так было предначертано; я говорю это не в свое оправдание, а потому, что я это знала, чувствовала всем нутром.

Это не было равнодушие, это не было отчаяние, это был ее личный расчет, необходимость.

Необратимая цель, мишень.

Остальное стало моим делом.

* * *

Я помню долгие часы в очередях, когда все обходили меня под разными предлогами: я беременна, я спешу на поезд, я просто вышел покурить, надо вернуться на работу через десять минут, дети дома ждут, я тяжело болен, я ветеран войны.

Я помню, что всегда была последней в играх в «музыкальные стулья» и «горячую картошку», первой попадалась в «сеть», но выигрывала в молчанку.

Я помню, как в шестнадцать лет мне остригли волосы, потому что я подцепила вшей.

Я помню, как мечтала быть блондинкой с длинными локонами.

Я помню, как четыре раза была влюблена: в детском саду, в начальной школе, в шестом классе и в третьем, и как слышала вслед смешки, после того как писала записки своим избранникам.

Я помню, как учитель истории забыл меня, когда все ушли на экскурсию, помню, как полдня просидела взаперти в туалете для девочек, потому что никто не заметил, что меня нет.

Я помню слово «отсутствует», то и дело встречавшееся в моих школьных дневниках; не потому что я пропускала уроки – просто учителя подозревали, что мысли мои далеко.

Я помню, как промолчала, хоть мне и хотелось завопить, когда тетка объявила мне, что я не пойду на кремацию матери, во-первых, потому что это слишком тягостное зрелище, а во-вторых, именно на эту дату был назначен экзамен.

* * *