Волшебная нить (СИ)

Далее Левушка слушать не стал. Он бросился бегом к себе, уже не таясь и не прячась. Бешенство овладело им. Его отец - форменный сводник! И это самый родной и любимый человек! Единственный, ради кого он, Левушка, стремился сюда... Чем жить теперь? Завтра же он покинет этот предательский дом! Навсегда!

Юноша бросился в постель и зарыдал, безжалостно колотя кулаками подушку. Когда же тело его перестало сотрясаться, он затих и незаметно для себя уснул, чтобы назавтра проснуться другим человеком.

27.

Катя писала уже третье письмо, а ответа все не было. Сердце истомилось от тоски и одиночества, чувства искали выхода, и она снова писала без всякой надежды получить ответ. Отчего он не пишет? Он обещал...

Катя стала забывать Левушкины черты. По отдельности могла вообразить, а вместе картина никак не складывалась. Это мучило ее безмерно. Она силилась вспомнить, как улыбается юный Бронский, как поджимает губы или складывает их бантиком, вспоминала цвет волос, очертания носа, отдельно глаза, их магнетический взгляд, но в целое сии обрывочные фрагменты не складывались никак! А ведь это все, что у нее осталось...

Возможно ли, что Левушка уже уехал в Петербург и забыл ее? Думая об этом, Катя едва справлялась со слезами. Нет, он не мог так скоро забыть! Катя чувствовала, что не обманулась в юноше. Эти глаза не могут лгать: он любит истинно, глубоко. Но отчего молчит, отчего не даст Кате утешения и поддержки теперь, когда ее заперли в доме и не спускают с нее глаз?

Маменька напугана разбойниками, а дядя и рад. Василий Федорович всегда неодобрительно относился к выездам женщин из дому, а теперь, после Катиных приключений, и вовсе запретил давать им лошадей.

- Нечего мести хвостами по чужим гостиным! - ворчал он, а сам при этом делал визиты в уезде, да и в губернский город частенько наезживал,

Впрочем, его долгие отлучки были на руку женщинам, они давали им возможность свободно вздохнуть, не ожидая всякий раз ругани или преследований иного рода. Катя всячески избегала дяди, а он, по счастью, был занят чем-то важным, что отвлекло его внимание. Девушка не сказала матери об этих странных преследованиях. Она готовилась рассказать, когда вернется от Давыдовых, но не успела, так была потрясена требованием Марьи Алексеевны забыть Левушку раз и навсегда.

И теперь при воспоминании об этой сцене на глаза Кати наворачиваются слезы. Что дурного в том, что юноша влюбился в нее? Она ничем не опорочила себя. Отчего так сурово требование маменьки, с хищной радостью поддержанное дядей? Они превратили ее родной дом в темницу! На что ей маменькина забота и воркованья, коли ее, Катю, лишили свободы?

В отместку родным Катя запиралась в своей комнате и по целым дням сидела там, выходя лишь к столу да в библиотеку, за новой книгой. Она бы разучилась говорить, кабы не Настя. Слава Богу, дяде не пришло в голову лишить ее горничной, а то бы вовсе смерть. Маменьку жалко, она все силится пробиться к Катиной душе, просит впустить в комнату, но дочь тоже упряма, как хохол. За столом намеренно молчит, силясь не видеть жалкие попытки маменьки угодить ей. Потом казнится, ругает себя последними словами, но ни шагу не делает навстречу.

Что говорила тогда маменька о Бронских? Что-то дурное, непонятное. И посему Катя должна забыть Льва Сергеевича? Этому не бывать! Что ей за дело до всего семейства Бронских: ей нужен только он, ее Левушка! Ему она верит совершенно...

На письмо капнула слеза, и чернила тотчас расплылись. Катя спохватилась, промакнула пятно, но было поздно. Что ж, переписывать? Нет, пусть так! Он поймет... Она докончила письмо несколькими фразами, перечитала его и запечатала своей печатью. Жаль, розовые облатки, подаренные Наташей, все вышли: нечем украсить послание любви. Теперь следовало передать его через людей, да так, чтобы дядя не узнал. Это было труднее всего.

Катя отперла дверь и высунулась из комнаты в поисках Насти, которая обычно дремала рядом на стульчике. Теперь ее стульчик пустовал. "Как не вовремя!", - топнула ножкой Катя. Она спустилась в людскую, но и там не обнаружила своевольницы.

- Ну, я тебе задам! - бормотала рассерженная барышня, возвращаясь к себе.

Она вошла в комнату и вскрикнула от испуга - за ее столиком сидел Василий Федорович и разглядывал запечатанное письмо. По счастью, из осторожности оно не было подписано, и Катя мысленно слала хвалы собственной предусмотрительности.

- И кому сия эпистола предназначена? - поинтересовался дядя, и тон его не предвещал ничего доброго.

- Наташе, - не моргнув глазом солгала Катя. - Она ждет меня на Крещение, однако вы не велите ехать. Надобно уведомить.

Девушка не могла разобрать, поверил ли дядя ее выдумке, но стояла на своем твердо.

- А не Бронский ли имя твоей Наташи? - ехидно скривился Василий Федорович, однако было видно, что он колеблется. - Этот маленький негодяй, достойный отпрыск подлых родителей...

- Не смейте! - взорвалась Катя, задетая за живое. - Не смейте дурно говорить о Льве Сергеевиче. Вы не знаете его!

Василий Федорович посмотрел на нее с деланным изумлением:

- Ого! Юпитер сердится?