Волшебная палочка

– Это из-за Кирилла? – уточнила подруга. – Не глупи! – вспылила она, так как не заметила моего отрицания. – Ты любишь музыку.

– Наша! – я схватила Соню за руку, и мы юркнули в заднюю дверь.

Как раз вовремя. Звучно скрипнули петли, и автобус поехал дальше. Соня оправила одежду и волосы. Взявшись за руки, мы не спеша пошли к Дому культуры. Подруга вспомнила смешную детскую песенку, заученную нами с детства. Слова припева мы передавали друг другу, как эстафету. Я была рада, что Соня забыла о нашем разговоре в автобусе: воспоминания о Кирилле были ещё болезненными.

Народу на выставке юных талантов было немного: две разновозрастные пары, студент с книжкой или блокнотом под мышкой, господин неопределённого возраста, представительная дама в дорогом синем костюме, оттенённом шейным платочком, и группа из четырёх старшеклассников. Посетители свободно распределились по залу. Никто никому не мешал. Пары долго, со знанием дела, рассматривали полотна и тихо о чём-то переговаривались. Мужчина неопределённого возраста задумчиво тёр бороду, неторопливо переходя от одной картины к другой. Школьники шушукались и весело улыбались, обсуждая серый фон с разноцветными вкраплениями и странными мазками. Представительная дама расспрашивала смотрительницу зала о полотне, которое пленило её. Студент, изучая картины, странно вытягивал шею и покусывал нижнюю губу. Я толкнула Соню в плечо и прошептала на ухо:

– Не понимаю, что они находят в этих каляках-маляках под названием абстракция? Нарисована полная ерунда, а они с умным видом рассуждают о мыслях художника. Мало ли о чём тот думал и думал ли вообще, – я указала на витиеватый рисунок из разноцветных лент. – Пойдём в другой зал. Здесь скучно и нет музыки.

– Ты чересчур категорична, – недовольно буркнула Соня, но пошла следом.

Мы медленно прошли в другой зал. Вот там, действительно, тихонько играла музыка. Звучал канон ре мажор Иогана Пахельбеля, который я однажды слышала по радио. Я застыла – выставка меня больше не интересовала. Потолок растворился, невзрачные стены отступили, пол ушёл вниз – мир музыкальных красок исходил из динамиков, подвешенных у потолка. Скачкообразные, волнистые, нежные, чарующие звуки раскрыли мне объятья – я обратилась в слух. Музыку я вдыхала кожей, мне казалось, каждый нерв тонко отзывается на её замысловатый рисунок. Соня обречённо вздохнула, мастерски пододвинула меня с прохода, а сама отправилась осматривать картины. Не знаю, как долго мир звуков владел мной, но вдруг я почувствовала, как кто-то дёргает меня за рукав. Я сердито фыркнула и повернулась. На меня требовательно смотрела Соня. Она странно хмурилась и явно что-то говорила. Я поняла это, потому что видела, как шевелятся её губы, но я её не слышала, я слышала только музыку. Для того чтобы услышать голос, мне необходимо было переключиться на обычный слух – тут же возникло её удивлённое подростковое сопрано.

– Пойдём, посмотришь, – она повторно потянула меня за рукав блузки. – Не знала, что подобное бывает. Не может же человек, не видя цветов, рисовать, – она подвела меня к картине, на которой была изображена берёза на берегу речки или пруда, освещённая лучами заходящего солнца.

Когда я увидела картину, внутри что-то дёрнулось, по телу пробежали мурашки. Там, на берегу, было хорошо, тепло, уютно. Я чувствовала лёгкий ветерок и вечернюю свежесть, вдыхала аромат душистых трав, ощущала мягкие прикосновения угасающего светила, наслаждалась состоянием умиротворения, слышала Пахельбеля. Флейта стала мягким лёгким июньским вечерним ветром. Виолончели и контрабасы – степенной, уже прогретой лучами матушкой-землёй. Скрипки – заходящим нежным солнцем. Арфа – прохладной освежающей водой. Музыка с пейзажем слились воедино. Никогда прежде я не испытывала ничего подобного. То была не эйфория, то была одухотворённость: моя душа пела от счастья. На лице застыла трогательная улыбка, а на глазах образовалась влага. Я подалась вперёд. То был не рывок, а сила притяжения – меня влекло к картине. Из состояния одухотворённости меня выдернуло прикосновение Сониной руки. Подруга подняла руку и ткнула пальцем в висевшую рядом надпись. Я прочла: «Георгий Палинов. Тысяча девятьсот восемьдесят второй год», – дата рождения указывала на то, что ему двадцать один год. Дальше шло описание картины. Я никак не могла взять в толк, зачем Соня, вырвав из кокона блаженства, указала на безжизненный белый лист, но тут я прочла то, что её заинтересовало. Надпись гласила: «Георгий с рождения не ощущает цветов». «Бред какой-то», – я недоуменно посмотрела на подругу.

– Разве так бывает? – рассуждала я вслух. – Как можно не видеть цветов? – перед глазами предстал экран чёрно-белого телевизора. Я попыталась представить окружающую меня действительность в серых тонах.

– Может, он дальтоник? – предположила подруга. – Это когда человек…

– Здесь написано: не путает, а не ощущает. Нельзя рисовать, не видя цветов! – меня снедали удивление и любопытство. – Ерунда какая-то!

– Может, спросим кого-нибудь? – Соня осмотрелась по сторонам.