Волшебная сказка

— Ступайте в класс, садитесь на ваше место и извольте заниматься серьезно. Я вижу, что в саду вы не можете учиться совсем.

* * *

Ночь… Окна дортуара, несмотря на строгое запрещение начальства, открыты настежь. Нестерпимо душна майская ночь. Сиреневые деревья под окнами пахнут одуряюще сильно… Какой пряный, вяжущий аромат!

В дортуаре кишит жизнь, несмотря на позднее, ночное время. Благодаря белой северной ночи мая, здесь светло, как днем. Пятиклассницы небольшими группами расположились у окон и усердно затверживают имена, названия и года по учебникам истории.

Особенно года, хронологию. «Мишенька» исключительно требователен и строг в отношении последней. Беда перепутать у него лета царствования того или другого царя или же периоды войны и событий. Особенно взыскателен он почему-то ко всему, что касается Греции в общем и Пунических войн в частности. О, уж эти Пунические войны! К ним Михаил Михайлович чувствует какое-то исключительное, ничем необъяснимое тяготение и чуть ли не каждую экзаменующуюся спрашивает на экзамене о той или другой Пунической войне.

Наточка Ртищева, «генеральша», как ее называют в классе, клюет вздернутым носиком над учебником истории у себя в «промежутке», то есть в узеньком проходе между своей кроватью и кроватью соседки. Зажав уши, чтобы не слышать жужжанье подруг, шепотом лепечущих пройденное, Наточка изрекает, как Пифия с треножника, раскачиваясь из стороны в сторону на своей табуретке, цифры за цифрами, имена за именами.

Где-то неподалеку в коридоре пробило три. Скоро утро. А она еще семи билетов не знает из сорока. Какой ужас! Неужели провал? С нескрываемой завистью оглядывается Наточка на тех счастливиц, которые прошли уже всю программу на завтра и пользуются сейчас вполне заслуженным отдыхом и уж, конечно, проснутся с бодрым сердцем и свежею головою. Счастливая эта Лилька Боярцева, — вызубрила все билеты и теперь храпит, раскрыв с блаженным выражением свой пухлый рот. А вон Дася Шталь встает, потягиваясь, с пола, на котором сидела поверх теплого пледа, и идет, сладко позевывая, ложиться в постель.

— Все билеты прошла? — завистливо спрашивает Наточка.

— Все, конечно, — радостно бросает Дася.

И опять сердце бедной Наточки вздрагивает завистливым чувством.

— Mesdames, кто знает про битву в Фермопильском ущелье и может рассказать? — неожиданно раздается чей-то повышенный шепот.

Это Саша Гурвина. Она считается одною из слабых учениц.

— Вот святая наивность! Спроси у учебника, он лучше всех знает, отвечает кто-то из «зубрящих», в то время как другие продолжают священнодействовать, не отрываясь от книги.

— Не могу: страницы нет. Как раз вырвана на этом месте страница, жалобным голосом стонет Саша.

— Бедняжка, ступай сюда. Я тоже сейчас на Греции… Будем каждая про себя читать по одной книге. Только, чур, уговор дороже денег, не жужжи, а одними глазами читай, без шепота.

— Хорошо, душка моя, хорошо, не буду! Спасибо… — и босые ножки Саши замелькали по направлению Мани Златомиримовой, самой отъявленной «зубрилки», на институтском языке, очень комфортабельно устроившейся на подоконнике огромного дортуарного окна. Теперь вместо одной закутанной в теплый платок детской фигурки на окне выросли две. Книжка лежит на коленях Мани. Она хозяйка и не хочет стеснять себя. Гостья же только бочком заглядывает в раскрытую страницу.

А короткая весенняя ночь уже выводит на далеком небе первые предрассветные узоры.