Волшебная сказка Томми

Вот только его самого больше нет. Был и сплыл. И по странной иронии судьбы, я сейчас еду в его пафосную квартиру из кофейной рекламы, с консьержками в каждом подъезде, огороженной охраняемой территорией и изумительным видом на город — в его роскошные апартаменты, в эту нацистскую берлогу, где Индия почему-то живет до сих пор. Кстати, странно. В голове звякнул тревожный звоночек. Почему она все еще живет у него? Почему не переехала к себе? Может быть, они не расстались по-настоящему. Может быть, они просто решили какое-то время пожить отдельно — устроить себе что-то вроде проверки чувств. Может, она позвала меня лишь для того, чтобы понять, держит ее что-то в прошлом или уже нет. Она испытает себя на мне, и если это испытание пройдет успешно, она вернется к своему ненаглядному Карлу, побежит со всех ног и прямо с разбегу упадет в его крепкие бугорчато-мускулистые объятия. (Вернее, вспученно-раздутые. Готов поспорить, что, если бы на него вдруг напали грабители и закричали бы «Руки вверх!», он бы просто не смог поднять руки выше уровня локтей, и его пристрелили бы на месте, и это стало бы местью за всех нас, щупленьких и худосочных.) Рисуя в воображении эту счастливую картину, я позвонил в домофон, и, даже не спрашивая, кто пришел, Индия открыла мне дверь, и я вошел в святая святых — в подъезд шикарного дома, где у Карла была шикарная кофейно-рекламная квартира.

Там было два лифта. Один стоял на первом этаже, и можно было поехать сразу, но я решил подождать второго, потому что, когда я был здесь в последний раз, в ту судьбоносную Ночь Гая Фокса, когда Индия ударила меня по лицу, я на обратном пути со всей силы пнул стену лифта, и мне хотелось посмотреть, есть ли там до сих пор вмятина. Плюс к тому ожидание лифта добавляло к моему опозданию еще пару-тройку минут.

На самом деле я даже расстроился, когда обнаружилось, что вмятину убрали. Да, я все понимаю. Прошло почти полтора года. И все-таки... Все-таки стены лифта были ровными, гладкими и... безупречно отутюженными.

Она ждала меня на площадке у открытой двери в квартиру. Я увидел ее и застыл на месте. Просто стоял и смотрел, молча впивая ее в себя. Сегодня она была аи naturel*. Волосы рассыпались по плечам в их естественном вьющемся состоянии — без искусственного распрямления и разглаживания, как Индия ходила обычно. И она была в пижаме. Ой-ой-ой.

* натуральный, естественный (фр.).

— Ты чего встал? Давай проходи. А то я почти не одета, — сказала она.

— Я вижу. — Я прошел по короткому коридорчику и встал перед ней. — Ждешь кого-то из старых любовников или чего?

Она ничего не сказала. Лишь улыбнулась и заключила меня в объятия. Блин, она и вправду такая высокая. Мой нос оказался как раз над ее плечом, и первое, что меня ошеломило, был запах. Ее запах. У каждого человека есть свой собственный запах, а ее запах я помнил на уровне рефлексов. Он навсегда отпечатался у меня в мозгу. И я сейчас говорю не про духи или какой-нибудь ароматический гель для душа. Я говорю про ее собственный запах. Через несколько месяцев после того, как мы с ней разошлись, я нашел у себя в шкафу ее старую рубашку, и она все еще пахла ею. Эта рубашка хранится у меня до сих пор. А еще у меня остались ее трусики, две пары, но сейчас мы не будем вдаваться в подробности. Для меня запах имеет большое значение. Первое, что я делаю с новыми партнерами, — хорошенько обнюхиваю.

— Как я рада, что ты пришел, Томми. Я так по тебе соскучилась. — Она чуть отстранилась и посмотрела на меня взглядом, направленным сверху вниз. Ее руки так и остались лежать у меня на плечах. Я себя чувствовал примерно так же, как в тот раз, когда был совсем маленьким и меня привезли в гости к тетке, с которой я не виделся несколько лет. Теперь Индия должна была сказать что-то вроде: «Какой ты большой! Дай-ка я на тебя посмотрю». Но вместо этого заговорил я.

— Я соскучился по твоему запаху.

Мы вошли в квартиру, и Индия спросила, не хочу ли я пива. На самом деле мне совсем не хотелось пива. Но мне хотелось, чтобы его выпила Индия. Еще одна вещь, по которой я страшно соскучился: наблюдать, как роскошная фотомодель пьет «Корону» из горлышка. Разумеется, на этот раз вместо «Короны» был «Хейнекен». Еще одно напоминание о Карле, которое испортило мне настрой на невинную реминисценцию. Я вдруг испугался, что Германия пойдет основным лейтмотивом сегодняшнего вечера: жареные колбаски, яблочный штрудель, пиво, Штраус (Рихард, а не Иоганн), тихонько шуршащий в колонках, и кульминацией всего этого станет стаканчик шнапса и пение хором под Курта Вайля.

Она отпила пива, вытерла рот рукавом пижамы и смачно причмокнула губами.

— Хорошо, — сказала она и рыгнула.

— Ja, — сказал я, все еще пребывая в кошмарной фантазии на немецкую тематику. — Das ist gut*

* Да... Хорошо (нем.).

Она нахмурилась.

— Очень смешно. Наверное, нам надо сразу поговорить, и прояснить все насчет Карла, и больше к этому не возвращаться. Потому что я позвала тебя не для того, чтобы весь вечер выслушивать ехидные замечания с претензией на остроумие. — Она смотрела мне прямо в глаза.