Волшебная сказка Томми

Ну, может быть, потому что считается, что такому, как я, подобные мысли вообще не свойственны. Их не должно быть по определению. Я представитель «окраины общества» (мне очень нравится эта фраза: сразу же представляется толпа пропирсованных, татуированных отморозков, рвущихся в город из пригородных лесов, чтобы учинять всяческие непотребства над невинными читателями журнала «ОК.» и развращать их прямо на улицах, когда они притормаживают у пешеходного перехода, пропуская пешеходных старушек). Я человек с сексуальными отклонениями, или проще сказать — половой извращенец. Я принимаю наркотики. Не соблюдаю приличий. Я безответственный, невменяемый и ненадежный. Меня нельзя оставлять без присмотра наедине с ребенком, не говоря уж о том, чтобы позволить мне взять ребенка домой на пресловутую «окраину общества», где я, конечно же, буду его растлевать и оказывать дурное влияние.

То есть, по мнению так называемых приличных людей, я — маньяк и моральный урод. И они хорошо постарались, чтобы укрепить в этом мнении широкую общественность. Я и сам иногда начинаю задумываться: а вдруг я и вправду законченный псих и вообще полное чмо?

Разумеется, если я не придумаю ничего лучше, можно будет подумать о том, чтобы усыновить ребенка. Но, опять же, много вы знаете неженатых бисексуалов, тяготеющих к гомо, которые успешно прошли комиссию по вопросу об усыновлении?

И потом, я совсем не уверен, что смогу быть хорошим отцом. А вдруг у меня ничего не получится? Я эгоист, и желание иметь ребенка — тоже эгоистичное. Я хочу его для себя. Ребенок — это большая ответственность. А я совершенно не представляю, как я смогу посвятить всего себя кому-то другому. Самоотверженность не входит в число моих немногочисленных добродетелей. Кажется, я попал. Причем попал очень конкретно. С одной стороны, я прислушиваюсь к себе и явственно слышу, к чему стремится мое естество. К тому же, к чему стремились мои прародители на протяжении бесчисленных поколений. Это стремление заложено у нас в крови. Но с другой стороны, я не хочу никого обманывать, и прежде всего — самого себя, потому что я человек честный и всегда говорю только правду и тем горжусь. Собственно, поэтому я и проехал свою остановку, причем так прилично проехал, и теперь мне придется тащиться обратно. Я сижу совершенно окаменевший, даже не шевелюсь, и мне хочется умереть. Ну или хотя бы подрочить. Прямо здесь и сейчас. Зря я вышел из дома. Надо было сказаться больным. Или вообще позвонить и сказать, что я не приду на работу уже никогда. Я бы остался лежать в постели и дрочил бы, пока не умер. И тут до меня вдруг доходит, что я — единственный пассажир наверху. Время — начало одиннадцатого утра, и мы стоим в пробке, потому что в начале Хай-Холборн столкнулись две машины. И у меня, разумеется, мощный стояк. Самое монументальное членостояние за всю историю человечества. Да, я согласен, что это неправильно. Человек переживает тяжелый кризис, можно сказать, перелом в бытии и сознании, и при этом не думает ни о чем, кроме собственного драгоценного члена. Но знаете что? Собственно, от этого и происходят все беды. Если бы я мог притвориться, что вовсе не думаю о собственном члене, я бы, наверное, давно уже зажил тихой семейной жизнью — с женщиной или с мужчиной, не важно: если с женщиной, мы бы с ней трахались без всякого презерватива, и после секса она бы лежала ногами кверху, чтобы вернее забеременеть, а если с мужчиной, мы бы с ним пошли в банк, чтобы перевести деньги на счет агентства по усыновлению, а потом вернулись бы домой, держась за руки, и стали бы трахаться, опять же, без всякого презерватива, — и все это было бы лишь плодом слегка воспаленного воображения какого-нибудь романиста со склонностью к мелодраме. Но я о нем думаю постоянно, и нередко случается, что это он думает вместо меня, и все, что со мной происходит, происходит на самом деле, так что я достаю член из штанов — меня колотит, я в полном раздрае, мне сейчас необходима разрядка, иначе я просто взорвусь, — и уже через пару секунд сперма брызжет на спинку сиденья передо мной.

Я облизываю руку. Да, я такой. Бесноватый и гнусный развратник. И, наверное, это неправильно. А как правильно, я не знаю. Выхожу из автобуса, иду на работу пешком. Послеоргазменная эйфория еще не прошла, и я бодро настраиваю прожекторы для съемок, включаю кофеварку в гримерной и набираю большую тарелку свежих круассанов, которые привозят нам каждый день. Да, я в порядке и вижу свет в конце тоннеля.