Волшебник

На другое утро он сопровождал свою страшную невесту в какое-то присутственное место, откуда она собралась к врачу, которому, по-видимому, хотела задать кое-какие щекотливые вопросы, ибо велела жениху отправиться к ней на квартиру и там ее ждать через час к обеду. Отчаяние ночи сбылось. Он знал, что приятельница тоже в бегах (муж вообще не приехал), -- и предвкушение того, что он девочку застанет одну, кокаином таяло у него в чреслах. Но когда он домчался, то нашел ее болтающей с уборщицей в розе сквозняков. Он взял газету от тридцать второго числа и, не видя строк, долго сидел в уже отработанной гостиной, и слушал оживленный за стеной разговор в промежутках пылесосного воя и посматривал на эмаль часов, убивая уборщицу, отсылая труп на Борнео, а тем временем он различил третий голос и вспомнил, что еще есть старуха на кухне; ему будто послышалось, что девочку посылали в лавку. Потом пылесос отсопел и был выключен, где-то стукнули оконные рамы, уличный шум замолк. Выждав еще с минуту, он встал и, вполголоса напевая, с бегающими глазами, стал обходить притихшую квартиру. Нет, никуда не послали -- стояла у окна в своей комнате и смотрела на улицу, приложив ладони к стеклу; оглянулась и быстро сказала, тряхнув волосами и уже опять принимаясь наблюдать: "Смотрите: столкновение!" Он подступал, подступал, затылком чувствуя, что дверь сама затворилась, подступал к ее гибко вдавленной спине, к сборкам у талии, к ромбовидным клеткам уже за сажень ощутимой материи, к плотным голубым жилкам над уровнем получулок, к лоснящейся от бокового света белизне шеи около коричневых кудрей, которыми она опять сильно тряхнула: семь восьмых привычки, осьмушка кокетства. "Ага, столкновение, злоключение..." -- бормотал он, как бы глядя в пустое окно поверх ее темени, но лишь видя перхотинки в шелку завоя. "Красный виноват!" -- воскликнула она убежденно. "Ага, красный... подайте сюда красного..." -- продолжал он бессвязно, и, стоя за ней, обмирая, скрадывая последний дюйм тающего расстояния, он взял ее сзади за руки и принялся их бессмысленно раздвигать, подтягивать, и она только чуть вертела косточкой правой кисти, машинально стремясь пальцем указать ему на виноватого. "Постой, -- сказал он хрипло, -- придвинь локти к бокам, посмотрим, могу ли, могу ли тебя приподнять". В это время стукнуло в прихожей, раздался зловещий макинтошный шорох, и он с неловкой внезапностью отошел от нее, засовывая руки в карманы, покашливая, рыча, начиная громко говорить -"...наконец-то! Мы тут голодаем..." -- и когда садились за стол, у него все еще ныла неудовлетворенная тоскливая слабость в икрах.

После обеда пришло несколько кофейниц -- и под вечер, когда гости схлынули, а приятельница деликатно ушла в кинематограф, хозяйка в изнеможении вытянулась на кушетке.

"Уходите, друг мой, домой, -- проговорила она, не поднимая век. -- У вас, должно быть, дела, ничего, верно, не уложено, а я хочу лечь, иначе завтра ни на что не буду годиться".

Он клюнул ее в холодный, как творог, лоб, коротким мычанием симулируя нежность, и затем сказал:

"Между прочим... я все думаю: жалко девчонку! Предлагаю все-таки оставить ее тут -- что ей, в самом деле, продолжать обретаться у чужих -- ведь это даже нелепо -- теперь-то, когда снова образовалась семья. Подумайте-ка хорошенько, дорогая".

"И все-таки я отправлю ее завтра", -- протянула она слабым голосом, не раскрывая глаз.

"Но поймите, -- продолжил он тише -- ибо ужинавшая на кухне девочка, кажется, кончила и где-то теплилась поблизости, -- поймите, что я хочу сказать: отлично -- мы им все заплатили и даже переплатили, но вероятно ли, что ей там от этого станет уютнее? Сомневаюсь. Прекрасная гимназия, вы скажете (она молчала), но еще лучшая найдется и здесь, не говоря о том, что я вообще всегда стоял и стою за домашние уроки. А главное... видите ли, у людей может создаться впечатление -- ведь один намечек в этом роде уже был нынче -- что, несмотря на изменившееся положение, то есть когда у вас есть моя всяческая поддержка и можно взять большую квартиру -- совсем отгородиться и так далее -- мать и отчим все-таки не прочь забросить девчонку".

Она молчала.

"Делайте, конечно, как хотите", -- проговорил он нервно, испуганный ее молчанием (зашел слишком далеко!).

"Я вам уже говорила, -- протянула она с той же дурацкой страдальческой хитростью, -- что для меня главное мой покой. Если он будет нарушен, я умру... Вот, она там шаркнула или стукнула чем-то -- негромко, правда? -- а у меня уже судорога, в глазах рябит -- а дитя не может не стучать, и если будет двадцать пять комнат, то будет стук во всех двадцати пяти. Вот, значит, и выбирайте между мною и ею".

"Что вы, что вы! -- воскликнул он с паническим заскоком в гортани. -- Какой там выбор... Бог с вами! Я это только так -теоретические соображения. Вы правы. Тем более, что я сам ценю тишину. Да! Стою за статус кво -- а кругом пускай квакают. Вы правы, дорогая. Конечно, я не говорю... может быть, впоследствии, может быть, там, весной... Если вы будете совсем здоровы..."