Волшебник Колдовского мира

— Но зачем? — спросила она простодушно. Я не узнавал сестру. Прежняя Каттея была слишком независимой и самостоятельной, чтобы поддаваться чужому влиянию. Её словно подменили.

Я старался выражать свои мысли как можно проще, чтобы она не потеряла связавшую нас сейчас тонкую нить.

— Неужели ты думала, что нам безразлично, куда ты пропала?

— Но ведь вы же знали! — сразу возразила она. — Знали, что я ушла на поиски средоточия колдовской силы и хочу научиться тому, что защитит нас от Тьмы. Здесь, Кимок, я постигаю мудрость, о которой Владычицы могли только мечтать. Теперь я понимаю, как мало они знают и могут. Они только заглядывают за дверь, но не решаются войти. Странно, что мы испытывали перед ними такой благоговейный трепет.

— Знания знаниям рознь, ты сама это говорила, Каттея. Одни входят в человека и расцветают, другие недоступны ему, пока он не перестанет быть самим собой.

— Человек — да! — подхватила она. — Но я не принадлежу к колдуньям Эсткарпа. То, что недоступно человеку, доступно нам. И когда я приобрету знания, за которыми пришла сюда, я вернусь, и вы скажете мне спасибо.

Третье будущее, показанное Лоскитой, внезапно возникло в моём сознании; я увидел его так же явственно, как тогда в выемке с голубым песком. Я увидел скачущих всадников Тьмы и среди них — Каттею, метавшую огненные молнии в нас, её родных братьев.

— Нет! — резко оборвала меня Каттея. — Это лживое предсказание — козни злых духов. Тебя обманули! И ты поверил, что я — ваша сестра — способна на это? Динзиль говорит…

Она помедлила, и я спросил:

— Так что же говорит Динзиль?

Её слова обдали меня холодом, как это было в Долине:

— Тебе не нравится, что у меня есть настоящие друзья, ты хочешь держать меня при себе. Кайлан великодушнее, он понимает, что мы по-прежнему остаёмся едины, даже если пойдём дальше порознь. Но ты не можешь этого допустить, почему-то считаешь себя вправе всё решать за меня.

— Это тебе сказал Динзиль?

Ничего другого я от него и не ждал. Но такой довод трудно было опровергнуть. Мои попытки освободить Каттею могли в её глазах только подтвердить правоту Динзиля. Что я мог на это возразить?

— Ты невзлюбил Динзиля. У него много недругов, я знаю. И ты, и ещё кое-кто в Долине не доверяете ему. Но теперь он старается собрать непобедимую силу. Неужели вы думаете, что с помощью меча и каких-то жалких заклинаний сможете противостоять Великим, которых растревожил бунт в Эскоре? Тут нужны силы могущественнее всех, известных людям.

— И Динзиль может собрать такие силы и управлять ими?

— Да! С моей помощью! — в этом была удесятерённая самоуверенность прежней Каттеи.

— Возвращайся, Кимок. Ты же любишь меня, я знаю, хотя эта любовь для меня как оковы. Ты пришёл с любовью, и я хочу тебе добра. Динзиль позаботится, чтобы ты вернулся в тот мир, который тебе подходит. Скажи всем в Долине, что когда мы придём, с нами будут такие силы, что Тьма отступит ещё до того, как мы нанесём первый удар.

Я закрыл от неё свой ум — от этой Каттеи — чудовища, которого показал мне Динзиль, — и, собрав всю свою волю, снова стал вспоминать ту Каттею, которую знал и любил, которая была частью меня самого…

— Кимок! — её высокомерие как рукой сняло, это был крик страдания. — Кимок, что ты делаешь? Не надо, перестань! Ты снова налагаешь на меня свои оковы, их так трудно разорвать. А я должна беречь силы, чтобы выполнить своё предназначение.

Я продолжал вспоминать. Каттея, юная, чистая душой, весёлая танцует на зелёном лугу, и на её пение к ней с неба слетаются птицы. Смеющаяся Каттея, протянув руку, отламывает с карниза сосульку и подносит к губам, а вокруг заснеженный морозный сад, переливающийся бриллиантами под зимним солнцем. Каттея роняет сосульку и тихим свистом подзывает снегиря… Каттея ныряет в речную прохладу и плывет с нами наперегонки, но, увидев запутавшегося в тростнике детёныша выдры, останавливается, забыв обо всём, и заботливо вызволяет малыша из плена… Каттея сидит между нами при свете очага, слушая сказки Ангарт…

— Не надо! — мольба стала слабее и глуше. Я вспоминал и вспоминал, не отнимая лап от шарфа и меча — моих талисманов, на которые я только и мог рассчитывать во владениях Динзиля.

Каттея бежит с нами по золотому жнивью, вместе с поселянами мы вяжем снопы. Каттею, по старинному обычаю, выбирают встречать с праздничной чашей приезжающих. Она идёт собирать дань и возвращается довольная удачей, смеющаяся — звенит наполненная чаша: мимо проехал целый отряд всадников, и каждый бросил монету.

Вот какую Каттею я вспоминал, но только не Каттею-колдунью, идущую к нынешней, здешней Каттее, которую я не знал, которую боялся.

— Кимок… Кимок, где ты?

Сначала я подумал, что это голос Каттеи из моих воспоминаний — совсем юный, неуверенный, почти растерянный.

Я открыл глаза и огляделся. Где я? В каком-то «надёжном месте», как сказал Динзиль. Но теперь я чувствовал себя увереннее. Хотя вряд ли у меня для этого были основания. Но в безнадёжной ситуации человек способен на самое стойкое сопротивление и, случается, побеждает — просто потому, что уже нечего терять.

— Кимок… где же ты?