Волшебник Летнего сада

На письменном столе стоял прелестный акварельный портрет супруги, великой княгини Елены Павловны, в бытность её ещё невестой, вюртенбергской принцессой Шарлоттой Фредерикой, кисти художника Гау. Сегодня портрет был повёрнут к нему обратной стороной.

Чем больше дел, тем меньше времени для праздных мыслей. Следуя этому правилу, великий князь начал тот злополучный день с обыкновенных для себя занятий.

С раннего утра, как водится, Михаил Павлович приступил к делам военной службы: проинспектировал посты, наведался в расположение расквартированных полков, которыми долгие годы командовал, а возвратившись в Михайловский, уединился в своём просторном, уютном кабинете для работы с бумагами.

Ближе к вечеру, дежурный адъютант впустил к нему семейного врача… Михаил Павлович выслушал доктора, подавленного, испуганного Ивана Францевича, который безвыездно жил во дворце последнюю неделю, и молча, кивком отпустил. Отдал первые распоряжения челяди и отправил посыльного с письмом для Николая Павловича. К супруге не пошёл.

Нельзя сказать, чтобы он был готовым к тому, что сегодня случилось. Да и как можно до последнего не утешать себя надеждами? И всё-таки произошедшее не стало неожиданным, но было, напротив, вполне предсказуемым, точнее предсказанным, – для него одного. И в этом заключался самый ужас.

Не добавив более ни строчки в свои записи, Михаил Павлович закрыл тетрадь, убрал её в один из дальних ящиков стола, а ящик запер.

Теперь, побыв наедине с собой достаточно, чтобы привести в подобие порядка мысли, великий князь почувствовал желание выйти. Куда – не важно. Да попросту уйти подальше от дворца, воздух в котором стал тяжёлым и гнетущим.

Он вызвал к себе камердинера и распорядился готовить гражданское платье. Камердинер, из отставных служивых (как и весь остальной штат обслуги великого князя) поджал губы, но ничего не сказав, отправился исполнять приказание. Согласно давно заведённому правилу, Михаил Павлович изменял гвардейскому мундиру только во время путешествий по Европе, но пребывая на родине – никогда, кроме, разве что, исключительных случаев. Сегодня великий князь отказался и от собственного экипажа.

Одевшись, он вышел, прошел через сад и, отойдя подальше от Михайловского, нанял закрытую двуколку.

Заметно стемнело. Вечер становился стылым, влажным. Мутноватым бликом тлели масляные фонари, разбрасывая на мостовых бледные пятна света.

Мимо проезжали экипажи, развозившие почтенную публику к театрам и прочим местам приятного времяпровождения. Столичный вечер начинал свою привычную обыденную жизнь.

– Куда изволите, господин офицер?

Даже без генеральского мундира, в простом гражданском платье в великом князе безошибочно угадывался военный человек. Куда изволить? Да уж не на Большую Морскую и точно не к Дюссо и не к Кюба. Впрочем, и другие модные ресторации, где собирается публика из высшего света сегодня не для него.

Тогда куда?

Туда, куда не заходят особы его положения, а потому и шансов оказаться узнанным будет немного. Ну, в крайнем случае, кто-нибудь примет за похожего. Да мало ли в столице отставных офицеров гренадёрского роста и с рыжими усами!…

– А посоветуй, любезный, приличный трактир.

Извозчик, спокойный, серьёзный мужик средних лет, обернулся и окинул пассажира быстрым взглядом. Затем вздохнувши и, коротко пожав плечами, тронул…

Подпрыгивая на булыжниках мощёной мостовой, коляска выехала на Владимирский проспект.

Глава 2. История чиновника

На углу Кузнечного переулка извозчик уверенно остановил коляску. Седок выглянул, посмотрел и усмехнулся в рыжие усы.

– Ты что же, братец, не в Капернаум ли меня завёз?

Извозчик снова флегматично пожал плечами.

– Где какой Пренаум, мы про то не слышали. А это, как есть – «Давыдка»-с. Пассажиры спрашивают-с.

– Да не сердись. Капернаум не так уж и плох. А мне, ежели подумать, как раз туда и надобно.

Михаил Павлович расплатился, отпустил немногословного возницу, сказав, что ждать его не стоит. Тот снова передернул плечи и, не оборачиваясь, тронулся. Великий князь, оставшись в одиночестве, вздохнул и, как-то тяжело, мешковато ссутулившись, зашёл в трактир Давыдова, известный среди определенной петербургской публики, как «Капернаум», т.е. место утешения порочных и заблудших душ…

Покуда он осматривался в достаточно просторном, но до дымовой завесы прокуренном, наполненном народом помещении – по большей части мелкими чиновниками и унтер-офицерами, к нему поспешил половой и, поклонившись, повёл через зал, на другую, чистую половину. Тут князю указали (опять-таки, с поклоном) на свободный стол, немедленно сменили вполне себе чистую скатерть на свежую, крахмальную, хрустящую. Мигом сервировали стол приличными приборами. А вскоре появился начищенный, серебряный пузатый самовар, большое блюдо с пирогами, копченая севрюга, разнообразные соленья и графин можжевеловой водки – Михаил Павлович, обыкновенно малопьющий, заказал себе цельный штоф.