—
— Он храбрее, чем ты его описываешь!
—
Алеа посмотрела в ту сторону, нахмурилась и увидела только сухие листья и, дальше, тёмные стволы с живой листвой — и пляшущие в луче солнечного света пылинки. Однако эти пылинки прямо у неё на глазах сгустились, удвоили свою численность, становясь своего рода залитым солнцем туманом, дымкой, которая поднялась на семь футов, а затем втянулась в себя, приобретая человеческие очертания.
Алеа оказалась лицом к лицу с крепким человечком в темно–зелёной куртке и потрёпанном цилиндре, с румяными щеками и красным носом. И уставилась на него во все глаза, тогда как он выкрикнул:
— Тряпьё! Скупаю тряпьё! — А затем обратил очень сердитый взгляд в сторону Незаметной. — Да за кого ты себя принимаешь, пробуждая меня здесь посреди леса?
—
— Именно там я и родился, кошкомордая, — ответил пузатый человечек. — И именно там я и живу!
— В мозгу
— В самых потаённых его глубинах. — Человечек перевёл сердитый взгляд на неё. — Где тебе самой хотелось бы быть, так ведь? И выселить меня или вообще…
— Я… я не питаю к тебе никакой вражды, — ответила захваченная врасплох Алеа.
— Никакой вражды, говорит! Когда в моем доме становится так тесно, что я едва могу двигаться, столько места ты уже занимаешь там!
— Это… это правда? — спросила расширив глаза Алеа.
— О, нашлось бы и ещё, если б я смог открыть его сердце, — уведомил её старьевщик, — но он запер его много лет назад, да, в золотую шкатулку, и не может открыть се!
— Ах значит он его запер! — сузила глаза Алеа. — И без всякой твоей помощи?
— Я всего лишь плод его воображения, — нетерпеливо пожал плечами старьевщик, — олицетворение его страхов и желаний. Сказать, будто это сделал с ним я, все равно что сказать, будто он сам с собой это проделал!
— Ты уверен, что не обязан своим возникновением этой Финистер? — не отступала Алеа.
— О, большую часть работы проделала она, — не стал спорить старьевщик, — но она была не первой и не последней. У него был просто талант влюбляться в женщин, которые хотели использовать его, да.
— И… именно потому он и не влюбился в меня! — Алеа ощутила нарастающий гнев. — Потому что я
— Нет, это потому, что сердце его заперто, а как отпереть его, он не знает, — весело поправил её старьевщик. — Не задирай нос, девушка. Не думай, будто ты больше, чем ты есть.
— Ты хочешь сказать, что он меня не любит! — вскипела Алеа.
Старьевщик перевёл взгляд на Незаметную.
— Твёрдо–натвердо решила верить в самое худшее о себе, верно?
—
— Ладно, тогда, если ты так много знаешь, — сказала Алеа, — то как я
— Спроси ту, которая больше всего сделала для его заточения, — ответил старьевщик. — Спроси у хищницы.
— Никогда!
—
— Мне невыносимо что–то спрашивать у неё! Я скорей умру!
— Ну, тогда значит умрёшь, — отозвался старьевщик, — одна.
— А тебя кто спрашивал? — в ярости набросилась на него Алеа.
— Ты, — ответил он. — Валяй, не слушай ответа. Для меня в любом случае лучше, если он всю жизнь проживёт один.
Алеа стояла сжав кулаки, вся кипящая, но безмолвная, подыскивая какой–нибудь уничтожающий ответ, но ничего не находя. Это заставляло её чувствовать себя беспомощной, бессильной, и её ярость все нарастала в царящем молчании.
—
Алеа недоверчиво воззрилась на неё.
— Неужели представители вашего вида не влюбляются?