Волшебник на войне. Волшебник в мире

— Что случилось? — вскричала мать и вбежала в комнату. Орогору попятился от нее, стараясь сжаться в комочек, понимая, что сейчас последует наказание.

Но она только сказала:

— О моя ваза! — и как бы ослабела, словно из нее вышел весь воздух. Она тяжело опустилась на скамью, закрыла лицо фартуком и заплакала.

Орогору смотрел на нее, не в силах поверить в то, что судьба так милостива к нему сегодня. Все происходило не так, как он запомнил (но как он мог помнить о том, что еще не произошло?). Значит, мать уж точно поколотит его, когда отплачется! Но она все плакала и плакала — горько, навзрыд. Орогору осмелился подойти к ней, коснулся ее плеча и пробормотал:

— Мамочка, прости.

Она протянула руку. Орогору вжал голову в плечи, но рука матери легко легла на его макушку.

— Ничего, ничего, Орогору, — произнесла она сквозь слезы. — Это просто… просто так вышло. Это бывает… Вазы разбиваются.

И мать снова разрыдалась пуще прежнего. Фартук ее вымок от слез.

Орогору невмочь было видеть, как страдает мать. Он сжал ее руку обеими ручонками и сказал:

— Не плачь, мамочка. Я слеплю тебе новую вазу.

Он сдержал слово: набрал глины на речном откосе, размял ее, слепил вазу и высушил на солнце. Что-то подсказывало ему, что изделие его рук неказисто на вид, однако он преподнес его матери, гордясь проделанным трудом, и мать очень обрадовалась.

— О, какой хороший мальчик! — всплеснула она руками. — Вот спасибо! Какая она красивая!

Наверное, мать порадовала забота Орогору, а не сама ваза. Когда Орогору был маленький, он все гадал: почему мать ни разу не поставила в подаренную им вазу ни цветочка. Только потом, когда он вырос, понял, что налей мать в эту вазу воды, она развалилась бы, потому что не была обожжена. Но к этому времени он скопил несколько пенни на случайных заработках, добавил к ним деньги, заработанные на продаже шкурок после охотничьего сезона, и купил матери в подарок настоящую новую вазу. Но старую она все равно хранила как память.

— Ты отлично выполол капустную грядку, Орогору.

Семилетний Орогору поднял мотыгу и оглянулся назад, чувствуя, как гордость распирает ему грудь.

— Спасибо, папа.

— А вот на этой грядке половина сорняков еще осталась.

Орогору смущенно потупился.

— Какие же тут сорняки, папа?

— Вот они, Орогору. — Рука отца отодвинула широкие листья от узеньких. — Те, у которых листочки пошире, — это сорняки, а те, у которых поуже, — это пшеница. Сорнякам надо перебить мотыгой стебли.

— Хорошо, папа! — И Орогору с пылом принялся за работу — рубил и рубил противные сорняки, лишь бы только угодить отцу. Странно… вроде бы он помнил, что отец кричал на него, пока лицо его не становилось багровым, а потом бил и бил по голове, и в ушах звенело. И из глаз сыпались искры… но нет, наверное, то был дурной сон. Отец всегда всему учил Орогору спокойно и терпеливо.

Той осенью Орогору не работал мотыгой — той осенью, когда детишки бегали за взрослыми, уставшими после изнурительной страды. С утра до вечера — жатва и вязание снопов. Детям тоже приходилось вязать снопы, но в отличие от взрослых у них потом еще оставались силы побегать, поиграть, покричать.

Кто-то сильно ударил Орогору по спине. Он споткнулся и чуть не упал, но, сделав несколько шагов, согнувшись в три погибели, сумел выпрямиться. Пылая гневом, он обернулся, чтобы увидеть обидчика.

Это был Клайд. Он был на голову выше и на два года старше Орогору. Клайд ухмылялся, а позади него стояли его дружки и громко хохотали.

— Извиняюсь, Орогору, — притворно вежливо проговорил Клайд. — Я оступился.

Оступился? Конечно, он нарочно толкнул Орогору, и все это прекрасно понимали, но Орогору сдержал злость и ответил так, как его учила мать:

— Да ничего, Клайд. Я, бывает, тоже оступаюсь.

— Вот так вот оступаешься? — осклабился Клайд и вогнал кулак в грудь Орогору. Орогору закачался и попятился. Остальные мальчишки взревели. Взревел и Орогору, восстановив равновесие и бросившись на Клайда. Он сжал кулаки, как его учил отец. Но вот его гнев немного утих, и он заметил, что остальные мальчишки встали кругом возле них с Клайдом. Они подзуживали соперников громкими криками. У Орогору засосало под ложечкой. Он понимал, что ему грозит жестокое избиение: Клайд дрался лучше всех мальчишек в деревне. Но разговорами теперь чего-либо добиться и думать было нечего, а взрослые уже оборачивались и смотрели на мальчишек. Орогору решил: уж лучше пусть его сто раз поколотят, чем отцу будет стыдно за него.