Волшебник. Набоков и счастье

«И вот она была передо мной, уже потрепанная, с уже не детскими вспухшими жилами на узких руках, с гусиными пупырышками на бледной коже предплечьев, с неёмкими „обезьяньими“ ушами, с небритыми подмышками, вот она полулежала передо мной (моя Лолита!), безнадежно увядшая в семнадцать лет… и я глядел, и не мог наглядеться, и знал – столь же твердо, как то, что умру, – что я люблю ее больше всего, что когда-либо видел или мог вообразить на этом свете или мечтал увидеть на том». – [Там же. С. 340].

«Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя». – [Там же. С. 17].

«„Лолита“ вовсе не буксир, тащащий за собой барку морали»… – О книге, озаглавленной «Лолита» [ССАП. Т. 2. С. 382].

…«существует, только поскольку он доставляет мне то, что попросту назову эстетическим наслаждением, а это, в свой черед, я понимаю как особое состояние, при котором чувствуешь себя – как-то, где-то, чем-то – связанным с другими формами бытия, где искусство (т. е. любознательность, нежность, доброта, стройность, восторг) есть норма». – [Там же. С. 382].

…«по-русски – с двумя густыми, темными „а“». – Ада [ССАП. Т. 4. С. 47].

…«пролегала пустыня света и колыхалась завеса теней, преодолеть и прорвать которые не могла никакая сила». – [Там же. С. 65].

…«перед белизной и недосягаемостью ее искусительной кожи, перед ее волосами, ногами, угловатостью движений, перед источаемым ею ароматом травы и газели, перед внезапным темным взглядом широко посаженных глаз, перед укрытой лишь тоненьким платьем деревенской наготой»… – [Там же. С. 64–65].

«Довольно ли будет сказать, что, предаваясь с Адой любви, он открывал для себя язвящие наслаждения, огонь, агонию высшей „реальности“? Реальности, скажем точнее, лишившейся кавычек, бывших ей вместо когтей… Пока длились одно или два содрогания, он пребывал в безопасности. Новая нагая реальность не нуждалась ни в щупальцах, ни в якорях; она существовала лишь миг, но допускала воспроизведение, частое настолько, насколько он и она сохраняли телесную способность к соитию». – [Там же. С. 212].

…«среди орхидей и садов Ардиса»… – [Там же. С. 396].

…«блеск и слава инцеста»… – [Там же].

…«эксцентричных офицеров полиции»… – [Там же].

«У обеих… передние зубы были самую малость великоваты, а нижняя губа самую малость полновата для умирающей в мраморе идеальной красы; а поскольку носы оставались у обеих вечно заложенными, девочки (особенно позже, в пятнадцать и в двенадцать) выглядели в профиль не то заспанными, не то одурманенными». – [Там же. С. 103].

…«темно-кудрявого шелковистого пушка»… – [Там же. С. 65].

…«виднелась щетинка рыжего мха, припухлый холмик запорошила медная пыль». – [Там же. С. 141].

…«винегрет из проницательности, тупости, наивности и коварства»… – [Там же. С. 150].

…«неотразимого повесу»… – [Там же. С. 561].

«За нами следит Люсетта, которую я когда-нибудь придушу»… – [Там же. С. 145].

…«при всем его молодечестве, должен был считаться абсолютно бесплодным»… – [Там же. С. 380].

…«радостной чистоты и аркадской невинности»… – [Там же. С. 561].

…«полу-poule, полу-puella»… – [Там же. С. 358].

«…Я обожаю, обожаю, обожаю, обожаю тебя больше жизни, тебя, тебя, я тоскую по тебе невыносимо». – [Там же. С. 397].

…«подернутое абрикосовым пушком предплечье»… – [Там же].

…«райской птицей». – [Там же. С. 374].

«– Мне нужен Ван, – воскликнула она, – а не расплывчатое обожание… – Расплывчатое? Гусынюшка! Можешь измерить его, можешь один раз коснуться, но только совсем легко, костяшками защищенной перчаткой руки. Я сказал „костяшками“. И я сказал „один раз“. Вот так. Я не могу поцеловать тебя. Ни даже твое жаркое лицо. До свидания, попка». – [Там же. С. 374].

«Пыланье Люсеттиного янтаря пронизывает мглу ароматов и радостей Ады, замирая на пороге Ванова лавандового любодея. Десять вкрадчивых, губительных, любящих, длинных пальцев, принадлежащих двум молодым разнополым демонам, ласкают их беспомощную постельную зверушку». – [Там же. С. 407].

…«тоненький-тоненький слой»… – [Там же. С. 447].

«При каждом всплеске холодной и бурной соленой стихии в ней поднималась анисовая тошнота, руки и шею окатывало, ладно, пусть будет охватывало, все возраставшее оцепенение. Постепенно теряя собственный след, она подумала, что стоит, пожалуй, осведомить череду удаляющихся Люсетт – объяснить им, проплывающим мимо вереницей образов в волшебном кристалле, – что смерть сводится, в сущности, лишь к более полному ассортименту бесконечных долей одиночества». – [Там же. С. 476].

«В общем и целом она, я думаю, принадлежала мне примерно тысячу раз. В ней вся моя жизнь». – [Там же. С. 426].

«Эта встреча и девять последующих образовали высочайший из кряжей их двадцатиоднолетней любви, сложное, опасное, непостижимое сияние которого объяснялось их возрастом». – [Там же. С. 499].