Волшебник. Набоков и счастье

Для четы Набоковых брак был святилищем, подвешенным над пропастью вечности и закрытым для всех. Фалангой из двух человек. Внезапно появляющимся невидимым дефисом, который соединяет все написанные слова. Самым неожиданным образом прикрытое полупрозрачной маской лицо Веры возникает на изгибе строки, в скрытом «ты», к которому обращается рассказчик книги «Память, говори» в последней, пятнадцатой главе: « „О, как гаснут – по степи, по степи, удаляясь, годы!“ – если прибегнуть к душераздирающей Горациевой интонации. Годы гаснут, мой друг, и скоро никто уж не будет знать, что знаем ты да я». Это его промежуточная остановка на пути к молчанию.

12+38

В 1961 году Набоковы переехали в швейцарский отель «Монтрё-палас». Нам ничего не известно о их личной жизни, разве только то, что они спали в соседних комнатах. Возможно, он входил к ней на цыпочках. А потом поздней ночью лежал, обнаженный, на спине, смотрел на нее, потом поднимал свои серо-голубые глаза к потолку и, встав, беззвучно исчезал в полутьме своей комнаты.

Он и Ты

Зато мы знаем их сны. Подобно сновидцам из «Улисса» Джойса, Набоковы иногда видели похожие сны. «Доктора полагали, что мы иногда сливаем во сне наши сознания», – писал он в одном из рассказов. И он действительно верил, как сформулирует через несколько лет Ван Вин, в «провидческий привкус» снов. (Там, среди разнообразных теней, мы можем почувствовать будущее, «различить испод времени».) В течение нескольких месяцев В. Н. записывал и классифицировал свои сны, словно прикалывал булавками запутавшихся бабочек, – сны о России, о катаклизмах, эротические, литературные, вещие. Сны Веры дробили немые страхи. Ей виделись запретные границы и побеги босиком (с сыном, прижатым к груди). Или же она скользила по деревянному паркету, слабея с каждым шагом.

Однажды холодной ноябрьской ночью 1964 года им обоим приснилось восстание в Советском Союзе.

В том же году Набоков писал Вере: «Знаешь, мы ужасно с тобой похожи. Например, в письмах: мы оба любим (1) ненавязчиво вставлять иностранные слова, (2) приводить цитаты из любимых книг, (3) переводить свои ощущения из одного органа чувств (например, зрения) в ощущения другого (например, вкус), (4) просить прощения в конце за какую-то надуманную чепуху, и еще во многом другом».

Безумная любовь без взаимности

Я вспоминаю средиземноморское побережье. Это было лет десять назад. Длинная тень кипариса тянулась вверх по забору, окружавшему наш краснокирпичный дом, соперничая до полудня с колючими стеблями каперсов. Лужицы, образовавшиеся на газоне после краткого ночного ливня, напоминали овраги. Рябь на воде походила на скользкие чешуйки. Раскинувшись в белом плетеном кресле, я впервые прилежно одолевала «Лолиту». На мне был выцветший красный купальник. Кузен моей матери (во многих отношениях – сущий двойник В. Н.), с палитрой в руках, прищурившись, набрасывал акварелью пейзаж этого утра. Картинка через несколько лет исчезла, но кое-что от того дня сохранилось: пятна лосьона для загара на страницах моего экземпляра «Лолиты» и целый лабиринт кружков, выдающих число незнакомых мне тогда английских слов. Они, конечно, сильно раздражали, незнакомые слова, но в то же время светились на странице, словно ключи к разгадке фокусов, оставленные коварным иллюзионистом, который бормотал мне на ушко, что он приподнимет свой волшебный ковер, как только я подберу словарь, праздно валяющийся на траве.

Солнце поднималось все выше, и, когда оно достигло зенита, я задремала от жары. Лалита Лили Лилита Лилола Лилота Литола Лола Лолита Лолл Лолла Лоллапалуза Лоллоп Лолли Лоллилаг Лоллипоп… В моем полусознательном состоянии все ли и ла смешивались в ласковом жужжании спрятавшейся в траве осы, и кресло мое стало потихоньку клониться вперед. И я провалилась…

Давным-давно жила-была розовато-рыжая девочка-подросток, «внося с собой из страны нимфеток аромат плодовых садов». В зацветающем парке, во мшистом саду жила она среди отроковиц. И были у нее, среди других достоинств, покрытая пушком шея, тонкий голосок и примитивный лексикончик: «„отвратно“, „превкусно“, „первый сорт“, „типчик“, „дрипчик“».

Однажды «статный мужественный красавец, герой экрана» въехал на постой в дом ее матери, и девочку охватило страшное любопытство, и она даже слегка влюбилась в него. Эта апатичная Ева протягивала ноги через его колени и лучезарно улыбалась, вонзая зубы в алое яблоко.

И – о боже! – как полюбил старый Гумберт Гумберт свою Ло, свою Лолу, свою любимую Долорес Гейз, полюбил с того самого утра, когда увидел ее лежащей на травяном ковре, омываемой морем солнечного света. Он вновь обрел свою детскую любовь, вытеснившую из его сердца все остальные. Вечную любовь он обрел в этой сияющей оболочке, свернувшейся калачиком на утренней траве, от вида которой кровь закипала в его венах.