Волшебник. Набоков и счастье

Тогда же Дмитрий сделал фотографию: его семидесятидвухлетний отец стоит на вершине Ла-Видеманет (7000 футов над уровнем моря), чуть ссутулившись, в белой кепке, легкой бежевой куртке, темных бермудах, туристских ботинках и белых шерстяных носках, и всматривается в даль. В руках у него коробочка из-под пластырей «бэнд-эйд» – в течение многих десятилетий он складывал в такие пойманных бабочек. За ним видны альпийские луга и сосновые рощи. Он вглядывается в горизонт, вероятно пытаясь различить крошечные детали близлежащего городка Ружмон, а солнечные блики тем временем играют на его лбу и левой щеке.

Таким я его вижу: отдыхающим в безмятежном спокойствии под необыкновенно ясным небесным сводом. Подобно своему русскому псевдониму – Сирин, он кажется недоступной райской птицей.

Глава I Сумасбродное счастье мечтателя (В которой писатель умирает, не окончив книгу, а читатель отправляется на посмертные поиски)

И всегда луч луны навевает мне сны…

Набоков умер 2 июля 1977 года. Мне было в то время десять месяцев. Нас разделяло всего четыреста миль. Начало, конечно, не очень обнадеживающее. Он так никогда и не узнает о моем крохотном существовании.

За четыре месяца до моего рождения Набоков почувствовал приближение смерти. Ему только что исполнилось семьдесят семь лет. 24 апреля 1976 года он записал в своем дневнике: «В час ночи был разбужен от краткого сна ужасной тревогой типа „это оно“. Осторожно закричал, надеясь разбудить Веру в соседней комнате, но не сумел (потому что чувствовал себя вполне нормально)».

Он всегда плохо спал по ночам, но когда годы стали брать свое, то даже сильнодействующие лекарства не успокаивали его призраков. Бóльшую часть ночи он мучился без сна, и перед его глазами кружились вызванные его воображением образы. Таблетки менялись на все более мощные, и В. Н. даже начал видеть зловещие галлюцинации и был вынужден разом отказаться от всех этих ложных средств. Но хуже всего для него было тиканье часов ночью – медленно ползущее вперед время.

Предыдущим летом, точнее, июльским утром 1975 года Набоков поскользнулся и упал – впервые за все годы ловли бабочек в Альпах. Он скатился по склону метров на пятьдесят и потерял при этом свой сачок, который зацепился за еловую ветку. Пытаясь осторожно к нему подобраться, Набоков снова поскользнулся и на этот раз оказался не в силах подняться на ноги. Как это не раз бывало с В. Н. в абсурдных ситуациях, с ним случился неудержимый приступ хохота, столь громкий, что пассажиры фуникулера, линия которого проходила прямо над местом падения, решили: пожилой господин просто отдыхает, лежа на земле, и радуется солнечному дню. Только когда вагон во второй раз проезжал мимо, кондуктор заподозрил неладное и вызвал помощь. К тому времени с момента падения прошло уже два с половиной часа. Сам Набоков пострадал несильно, и только сачок его так и остался висеть на ели – «подобно Овидиевой лире», как записал он позднее. Однако именно тогда разомкнулась невидимая трещина. В. Н., всегда боровшийся с заключением во времени с помощью памяти, теперь чувствовал, что время берет над ним верх. И это было «ужасное потрясение», писал он.

В ту осень из-за опухоли простаты он согласился на операцию под общим наркозом – по отношению к нему, писателю, выше всего ценившему ясность сознания, это было насмешкой судьбы: унижение усыплением чувств эфиром напоминало краткую репетицию смерти. Бессонница становилась хронической, что приводило В. Н. в ранее несвойственное ему постоянное возбуждение. Не в силах долго пребывать в лимбе для выздоравливающих, не слушая докторов, он вернулся к своему неоконченному роману «Лаура и ее оригинал: умирать весело», который записывал на библиотечные карточки. Такими карточками – три на пять дюймов – он пользовался в работе на протяжении вот уже нескольких десятилетий. Примерно год назад он почувствовал первую пульсацию нового произведения: «Вдохновение. Сияющая бессонница. Аромат и снега возлюбленных альпийских склонов. Роман без я, без он, но с рассказчиком, скользящим глазом, подразумеваемым повсюду».