Волшебник Земноморья. На самом дальнем берегу. Том 2

В ту ночь они миновали пролив между двумя островами. На них не виднелось ни огонька, но чувствовался такой тяжелый запах дыма, пропитавшего воздух, что легкие начали болеть, будто ободранные до крови, когда они вдыхали его. С наступлением дня они поглядели назад, на восточный остров, Джеззаж, который выглядел выжженным и черным, насколько можно было заметить с моря в глубь суши, а над ним висела дымка тускло-голубого цвета.

— Они выжгли поля, — сказал Аррен.

— И деревни. Мне уже приходилось вдыхать такой запах, — отозвался Ястреб.

— Разве здесь, на западе, живут одни дикари? — спросил Аррен.

Ястреб покачал головой:

— Тут жили фермеры, горожане...

Аррен не отрываясь глядел на черный разрушенный остров, на ясно обозначившиеся на фоне неба обгорелые деревья в садах, и лицо его было сурово.

— Что плохого сделали им эти деревья? — спросил он. — Может быть, они вздумали покарать траву за какую-то собственную провинность? Иначе как дикарями и не назовешь людей, которые выжигают землю за то, что повздорили с другими людьми.

— У них же нет никакого правления, — сказал Ястреб. — Нет короля. А все благородные мужи или волшебники удалились от дел, бросили их на произвол судьбы и погрузились в глубины своего духа, отыскивая дверь, через которую можно уйти от смерти. Так обстояло дело на юге, и так, я думаю, обстоят дела здесь.

— И все это натворил один человек — тот самый, про которого говорил дракон? — недоверчиво спросил Аррен. — Мне кажется, что такое никому не под силу.

— Почему? Если б у нас снова был Король над всеми островами — это был бы один человек. И он бы управлял. И разрушить один человек может все так же легко, как и управлять всем. Если возможно существование Короля, то с таким же успехом может появиться и Антикороль.

И в его голосе снова слышалась какая-то нотка не то насмешки, не то вызова, которая возвратила Аррену самообладание.

— У Короля есть слуги, солдаты, вестники, офицеры. Он правит при помощи слуг. А где слуги этого Антикороля?

— В нашем сознании, мальчик. В наших душах. Этот предатель — наше «я». «Я», которое кричит и плачет: «Я хочу жить! Пусть весь мир пойдет прахом, а я хочу жить!» Маленькая душа-предательница, которая гнездится внутри нас в темноте, как паук в шкатулке. Он говорит с каждым из нас. Но лишь немногие понимают это. Волшебники, певцы, создатели. И те герои, которые хотят быть самими собой, всегда, вечно, — это ли не великая мечта?

Аррен поглядел прямо на Ястреба:

— Ты явно хочешь сказать, что это отнюдь не великая мечта. Но объясни мне, почему. Я был ребенком, когда мы отправились в плавание. Я не верил, что умру. Я узнал с тех пор кое-что, не много может быть, но узнал. Я научился верить в смерть. Но я еще не научился радоваться ей, приветствовать свою смерть — или твою. Если я люблю жизнь, не должен ли я ненавидеть то, что она конечна?

Учитель фехтования Аррена в Бериле был пожилой человек лет шестидесяти, коренастый, лысый и хладнокровный. В течение многих лет Аррен питал к нему стойкую неприязнь, хотя и понимал, что он великий мастер своего дела. Но однажды во время занятий он обманул бдительность своего учителя и обезоружил его; и знал, что до смерти не забудет теперь того недоверчивого, какого-то совсем неуместного для этой ситуации счастья, которое вдруг озарило холодное лицо учителя; его надежду и радость: «Равный... наконец-то я встретил равного!» Начиная с этого дня, учитель фехтования тренировал его самым немилосердным образом, и всякий раз, как они сходились, лицо старика освещала та же самая неумолимая улыбка, которая становилась шире, когда Аррен начинал решительнее наступать на него. И такое выражение он увидел теперь на лице Ястреба.

— Жизнь без конца, — сказал маг. — Жизнь без смерти. Любая душа желает этого. Бессмертия. В силе этого желания — ее здоровье. Но берегись, Аррен, — ты один из тех, кто может добиться исполнения этого желания.

— И что тогда?

— Тогда — все это. Эта пагуба, заражающая землю. Люди, забывающие свое искусство. Онемевшие певцы. Ослепшие глаза. Еще что? Правление лживых королей, воцарившихся навеки. И вечно правящих одними и теми же подданными. Никаких рождений; никаких новых жизней. Не будет больше детей. Того, что только и позволяет смертным переносить жизнь. Ибо только смерть дарит возрождение. Равновесие целого — это не неподвижность. Равновесие в движении — в вечном становлении и обновлении.

— Но как может Равновесное Целое оказаться в опасности из-за проступков одного-единственного человека, из-за того, что единственный человек останется в живых? Это же просто невозможно, это просто недопустимо... — Он запнулся...

— Кто может это допустить? Или воспретить?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю.

С угрюмым, почти бульдожьим упрямством Аррен спросил:

— Тогда почему ты в этом так уверен?