Я всегда слышал только хорошие отзывы Мироне. Разумеется, я знал и о том, что когда-то он попал под слишком сильное влияние женщины, более того простой рабыни, которую назвали Люсилиной. Её благополучно увели у Полемаркоса прямо из-под носа, и теперь она принадлежала рядовому из свиты Дитриха из Тарнбурга. Она больше не была высокой рабыней, которую балуют и которой потворствуют. Теперь это была самая низкая из рабынь, и трудиться ей приходилось упорно. Теперь она должна была постоянно падать на колени в страхе перед плетью. Мне говорили, что оказавшись в руках своего нынешнего владельца, который умело с нею обращался и жёстко доминировал над ней, она нашла свою истинную женственность. Я не думал, что теперь Мирон снова допустит подобную ошибку, которую он совершил с ней. Можно не сомневаться, что отныне его женщины будут надёжно сохраняться на их законном месте у его ног. Теперь они будут стоять там, на коленях, дрожа и пресмыкаясь, не сомневаясь в крепости его ошейника.
Капитан снова раздражённо уставился на процарапанный на стене треугольник дэльки.
— Капитан? — окликнул я косианца.
— Как Ты думаешь, сколько человек может быть в этой Бригаде Дельта? — поинтересовался он, отрываясь от созерцания стены.
— Понятия не имею, — пожал я плечами. — Конечно, не больше, чем несколько.
— Несколько сегодня, могут стать полком завтра, и никто не может предсказать, что будет потом, — заметил офицер.
— Торговец говорил только о двоих, — напомнил я ему.
— Их должно быть гораздо больше, чем двое, — покачал головой капитан, — хотя, сколько именно сказать трудно, может десять или двенадцать.
— Как Вы пришли к такому выводу? — поинтересовался я.
— Жертвы не были гражданскими, не пострадали ни торговцы, ни гончары, ни пекарями, ни кто бы то ни было другой. Все убитые не были новичками с мечом, — пояснил он.
— Возможно, тогда человек десять, вот и вся «Бригада Дельта», — предположил я.
— Нет, я уверен, что их куда больше, — сказал косианец.
— О? — сразу заинтересовался я.
— Кто-то же расписывает стены в городе, и день ото дня всё чаще, — проворчал он. — Это уже стало символом сопротивления, который можно увидеть намалёванным на стене, процарапанным на каменной плите, вырезанным в столбе, даже написанным на скомканной салфетке.
Честно говоря, это для меня было новостью. Сам я пока не видел особых доказательств этого. Впрочем, мы с Марком обычно бродили в темноте, защищенные от подозрений нашими нарукавными повязками. Мы просто делали вид, что находимся при исполнении служебных обязанностей. А в течение дня у нас были нормальные обязанности, вроде охраны дверей или патрулирования улиц, обычно в общественных местах, как, например, сегодня, где тот, кто попытался бы написать дэльку, был бы сразу замечен. Скорее всего, те дэльки о которых он говорил были главным образом обнаружены в переулках и на глухих улицах Ара.
— Возможно, такое нацарапывание дэльки, — предположил я, — могло стать своего рода, выходом для бессмысленного вызова, своеобразным бесполезным символом протеста тех, кто слишком беспомощен и слаб для чего-то большего.
— Уверен, что по большей части Ты прав, — согласился со мной капитан.
— Тогда я бы не волновался по этому поводу, — усмехнулся я.
— Четыре солдата были обнаружены убитыми этим утром, — зло проговорил офицер, — на проспекте Турии. Там тоже нашлась дэлька.
— Понятно, — удивлённо протянул я.
Ещё одна новость, о которой я ничего не знал. Похоже, у нас с Марком уже появились союзники.
Стражники, сопровождавшие офицера, удивлённо переглянулись. Перехватив их озадаченные взгляды, я пришёл к выводу, что и для них это было неожиданной информацией.
— Если хотите, мы с моим товарищем можем остаться здесь и подежурить до прибытия фургона, — предложил я.
— В этом нет необходимости, — отказался он от наших услуг.
— Может, мы ещё чем-либо можем быть полезны? — осведомился я.
— У вас, насколько я помню, патрулирование, — припомнил офицер, поглядев на сундук, стоявший у двери магазина.
— Так точно, Капитан, — подтвердил я.
— Что Ты думаешь о содержимом этого сундука? — спросил он у меня.
— Симпатичная девушка, — ответил я, — хотя и ещё слишком молодая.
— Как, по-твоему, она хорошо бы смотрелась в рабском шёлке и ошейнике?
Признаться, я уже и сам задумывался над этим вопросом.
— Да, — признал я. — Но возможно через пару лет она будет смотреться ещё лучше.
— Разве Ты не заметил того, что, когда крышку сундука открыли, её вуаль была сдвинута так, что её губы оказались видны?
— Этого невозможно было не заметить, — усмехнулся я.
Также, я вспоминал, как отец девушки упрекнул её за это. Уверен, что такая ошибка не могла быть небрежностью, только не на Горе, и только не со свободной женщиной. Даже если это не было открытое намерение, сознательно подстроенное, если можно так выразиться, то это, конечно, был тайный, подсознательный жалостливый сигнал, внешнее проявление расцветающей сексуальности и врожденной потребности, чьи первые, несомненно, сильные позывы чувствовались даже теперь.
— Ты думаешь, что она готова стать рабыней? — уточнил он.