Волшебники. Книга 1

Все уже его ждали, или почти все: по крайней мере, Элиот, Джош и Джэнет, одетые в школьную форму, выглядящие толстыми, счастливыми и отдохнувшими. Как будто бы последние полгода они только и делали, что ели горячие бутерброды и сидели на месте.

— С возвращением, — сказал Элиот. Он грыз желтую грушу. — Нам сказали, что ты появишься, буквально десять минут назад.

— Вау, — глаза Джоша были круглыми от удивления. — Чувак, ну ты и скелет. Волшебнику срочно надо поесть. И, возможно, помыться.

Квентин понимал, что у него есть только одна или две минуты до того, как он расплачется и отключится. На нём все еще было колючее шерстяное одеяло Маяковского. Парень посмотрел на свои бледные, замерзшие ноги. Обмороженными они не выглядели, хотя один из больших пальцев был вывернут под неправильным углом. Он пока что не болел.

Было очень, очень удобно, просто безумно удобно лежать на спине на горячих камнях, пока остальные на него смотрят. Он знал, что должен подняться, исключительно из вежливости, но пока что ему не хотелось двигаться. Он подумал, что может полежать тут пару минут. Он заслужил отдых.

— Ты в порядке? — спросил Джош. — Что там произошло?

— Элис надрала тебе задницу, — сказала Джэнет. — Она вернулась пару дней назад. И уже уехала домой.

— Тебя не было полторы недели, — добавил Элиот. — Мы за тебя волновались.

Зачем они говорили? Было бы идеально, если можно было просто смотреть на них в полной тишине. Просто смотреть и слушать чирикающих птиц, чувствовать теплоту каменных плит, на которых он лежит. И, возможно, кто-нибудь мог бы принести ему попить, его мучила жажда. Он попытался озвучить свою просьбу, но его горло было слишком сухим. Он издал тихий скрипящий звук.

— О, думаю, он хочет узнать, что было с нами, — сказала Джэнет, откусывая от груши Элиота. — Ага, больше никто не пошёл, кроме вас с Элис. Мы что, совсем тупые, по-твоему?

ГЛАВА 11. ЭЛИС

Тем летом Квентин и дня не провёл в Бруклине, потому что его родители там больше не жили. Внезапно, не посоветовавшись с ним, они продали свой дом в районе Парк Слоуп за кругленькую сумму и переехали в претенциозный замок, выполненный в колониальном стиле, в спокойном Честертоне, пригороде Бостона, где мать Квентина могла бы всё свободное время рисовать, а отец занимался бы Бог весть чем.

Шок от того, что его разлучили с местом, где он вырос, был неожиданным по причине его отсутствия. Квентин всё искал ту часть себя, которая должна бы скучать по старому району, но не мог найти. Он подумал, что потерял себя и своё прошлое, даже не заметив этого. Такое расставание не причиняло боли. Наверное, так было проще. Было очевидно, что родители переехали не по доброте душевной, а по финансовой или какой-нибудь другой логичной причине.

Дом в Честертоне был жёлтым с зелёными ставнями и стоял на участке с таким насыщенным ландшафтом, что выглядел скорее мнимой версией себя. Хотя он и был выполнен и декорирован в колониальном стиле, он был таким громадным, со всеми своими дополнительными пристройками, фронтонами и крышами, что казалось, будто его надули, а не построили. Снаружи день и ночь гудели огромные вентиляционные бункеры из цемента. Дом выглядел более нереальным, чем каждодневный мир.

Когда Квентин приехал домой на летние каникулы — летние каникулы по меркам Брейкбиллс, сентябрь для всего остального мира — его родители были встревожены его измождённым видом, пустым потрясённым взглядом и беспокойным поведением. Однако их обеспокоенность жизнью Квентина была как обычно достаточно слаба, чтобы быстро с ней справиться, и при содействии их большого, всегда забитого едой холодильника Квентин начал быстро прибавлять в весе.

Сначала Квентин почувствовал облегчение от возможности постоянно чувствовать тепло, спать каждый день, быть свободным от Маяковского, от всех Обстоятельств и этого безжалостного белого зимнего света. Однако через 72 часа Квентину снова стало скучно. В Антарктике он только и мечтал о том, чтобы лежать в кровати, спать и смотреть в пустоту, но теперь, когда эти часы безделья наконец наступили, они удивительно быстро надоедали. Длительная тишина в Южном Брейкбиллс сделала Квентина нетерпимым к болтовне. Его больше не интересовал телевизор: он казался ему электронным кукольным театром, искусственной версией мира притворства, который теперь не значил для него совершенно ничего. Настоящая жизнь — или она была выдуманной? — какой бы ни была жизнь в Брейкбиллс, именно она имела значение, и она шла в другом месте.