Вспоминаю, как в пятьдесят седьмом году стоял я на крыльце перед М. А. Шолоховым. У нас в России с давних пор так: мало насладиться романом, нет, надо еще и автора увидать, поклониться ему. Стоял перед Шолоховым и ничего не мог сказать ему. А привела-то меня в Вешенскую, к нему, через маленькую дверь в воротах, его книга «Тихий Дон». И вот прошло много лет, теперь я понимаю: надоедать писателям не надо и одной минутой, но до сих пор и «Тихий Дон», и степи, и сам Шолохов на крыльце вплетены в мою жизнь, в мои лучшие воспоминания о молодости. Просыпаюсь на заре и вдруг вспоминаю писателя, думаю о нем, еще и еще раз открываю его роман. Тогда я поехал на Дон поклониться степям, где жили некогда герои шолоховских страниц, и все спрашивал в кузове машины у казаков: «Скоро хутор Грачи? Скоро Базки? Где Вешенская? Правда, что жива сестра Григория Мелехова?» Все вокруг было полно великого смысла. Вот что делают с нами книги. И это святое наивное чувство останется со мной как память о чудесном влиянии искусства на душу человека.
Таким же я ехал к Есенину в село Константиново в пятьдесят восьмом году. Я потом дважды писал об этом, кое-что обобщил, «присочинил», но все, что касается там переживаний и восторгов, — истинная правда.
Открытие нового для себя писателя, чтение в первый раз — всегда очарование. Так случилось у меня с русскими летописями, с исповедью протопопа Аввакума. И недавний, еще не законченный «Словарь русского языка XI-XVII вв.» притянул меня подборкой старинных текстов. Я жду не дождусь, когда выйдет наконец полное собрание сочинений древнерусской литературы: уже стыдно нам по крошкам печатать ее наследие — ведь русская литература скоро будет праздновать свое тысячелетие! Грех забывать, что живою водой надо напоить всех, причем вовремя! Кто-то из «младого племени» ждет издания той книги, которая по нашей нерасторопности появится, допустим, только через десять лет. Она и через десять лет полюбится неизвестному юноше, но лучше, если бы он прочитал ее вовремя, когда вся его впечатлительная душа была раскрыта для восприятия смысла и красот этой книги. Я вот вечно ждал. Ждал «Жизнь
Арсеньева», вообще полного Бунина, ждал полного Куприна, полного Есенина, полного Хемингуэя, затем А. Платонова, М. Булгакова, Овидия, древних историков. Рос, менялся, к чему-то остывал. Дождался «Яснополянских записок» Д. П. Маковицкого, тираж—15 тысяч экземпляров. Удивился. Неужели не хватило бумаги на одну из самых сокровенных книг о Л. Н. Толстом? Как это называется? Любовью к классике? Уважением к книголюбам? «Записки» Маковицкого предназначались к юбилею великого писателя, а юбилей-то давно прошел. Доживем ли мы до тех дней, когда на наших полках выстроятся «История Государства Российского»
Н. М. Карамзина, собрания сочинений Вяземского, Баратынского, Фета, Тютчева? Стоит возмутиться и тем, как у нас издают античную литературу. По одному названию в год — не мало ли? Пора издателям воистину, не ради красного словца, обрадоваться, какой ненасытный у нас читатель. Я имею в виду читателя талантливого, умного, серьезного. Да, есть на свете и талант читательский. Такому читателю должны служить наши издательства в первую очередь. Пора нам в «голодные» книжные годы припомнить слова М. А. Шолохова на II съезде писателей о мутном потоке серой литературы.
Библиотека у меня не многотысячная, но хорошая, добротная. Есть несколько десятков книг на французском языке. Мопассана читаю в подлиннике, легко, остальные — не без помощи словаря. О Пушкине и Л. Толстом собираю все лучшее.
Мне нужны книги только для жизни. Украшать же квартиру можно коврами. Всегда видно, что хозяин, забивший шкафы книгами, их не читает. Он хочет погордиться, а над ним потихоньку смеются. Тем же, кто приравнял книгу с столовому серебру, сервизам и кольцам, можно погрозить пальцем: бум пройдет, и вы прямо в шкафах повезете книги букинистам! Я действительно верю, что нездоровая атмосфера вокруг книги со временем исчезнет.
СУРОВАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ
Шолоховская наука
Судьба не дала мне счастья писать большие воспоминания о Шолохове. Я встречался с ним всего один раз.