Волшебные дни: Статьи, очерки, интервью

— В конце Вешек стою. Идет машина. Я дорожный мастер, могу любую машину остановить. Шолохов подъезжает сзади, но я не вижу, что это он. И прямо на буфер! Разве мог бы я такого писателя остановить? «Ну чего ты?» — «Стою один на дороге». Подобрал. Едем. Я спрашиваю: «Вы где едете, Михал Лександрыч?» — «Это что, мастер, допрос?» — «Нет, не допрос. Вы дальше Дударевки не доедете. Все залило. И деревья — выше макушки». Я ему и жалюсь: «Председатель не помогает, людей не дает, хлеб сеют…» Подъехали к Дударевке. Мост провалился. Я вперед. А казаки: «Кто это там?» Я говорю: «Шолохов». Они все бегут. Бензовоз вытащил, а мост‑то поломан. Шолохов тогда и говорит: «Ты меня переправь, мастер, а потом я тебе скажу, как мост сделать». — «Подождите, Михал Лександрыч. Минутку». Иду к ремонтеру: «Четыре доски надо». Четыре доски тащим, кладем, и Михал Лександрыч переправляется. «Иди, мастер, сюда, я тебе скажу… Почему ж моста нет?» — «Что ж получается у нас, Михал Лександрыч: председатель не поддерживает…» — «Позвони ему и скажи: Шолохов просил. Не приказывал, а… Они там знают». И дал мне такое задание: поставить мост капитально. «Есть, Михал Лександрыч, сделаю». Звоню председателю райисполкома: так и так, сопровождал Михал Лександрыча, через три дня ему должен мост отремонтировать, а то: сухарики на дорожку — и из Вешек! «Сколько тебе надо?» — «Три кубометра лесу». Тянут тракторами. Доски — на пилораму, перильца ставим, а девки красят. Пошло дело. Обедаем. Подъезжает Шолохов. «Мастер!» — «Сейчас, Михал Лександрыч». — «Ну вот, а говорил — не сделаем мост, не сумеем. Садись, поехали со мной». — «Есть!» Сажусь. «Есть там чего-нибудь?» — спрашивает Шолохов. Открывают бутылочку. «Ну, дорожному мастеру за мост. А шоферу ничего». — «Ну пятьдесят‑то грамм, — говорю, — можно бы. Никто не увидит. Довезет!» Едем, едем, а я и говорю: «Михал Лександрыч, а в Елани две лошади провалились и конюх». — «А ты ж чего?» — «У меня еще девять мостов». — «И все девять построй. Ты не часто только козыряй от моего имени, но… говори». И я начал. «Знаете что… Он будет ехать с гостями, а моста нет. Михал Лександрыч дал мне наказ: надо в этом месяце подремонтировать». — «Подожди, отпашемся, отсеемся…» — председатель мне. «Не — ет! Надо все делать, дорогой, сразу. Я привык так. Посади меня на три дня в своем кабинете, я покажу, как надо крутиться». Он вскочил: «Ты чего так?» Но дает мне десять человек, мы режем, пилим, колем. Забиваем сваи, а надо для свай бабку, а бабка весом 80 кило, и залазить надо бить. Так сде — елали! А если б не Михал Лександрыч? Мастер знал, где поддержку добыть. Приезжайте, все про Михал Лександрыча расскажу. Я люблю его тёмно, до смерти…

Побывали мы и на кладбище у могил Громославских, родственников Марии Петровны, и у могилы матери писателя.

Второе хождение в Вешенскую кончилось.

Теперь уж не подумаю вдалеке (как бывало со мной не раз), что где‑то над Доном проснулся вместе со всеми М. А. Шолохов…

27 мая 1985 года

Перед последней записью…

Год назад я написал иронический пустячок, в котором, впрочем, скрылась кое — какая «чистая правда». Хотел я было послать его на 16–ю полосу «Литературной газеты», но засомневался: явление стареет на глазах, а юмора маловато — так пускай полежит в столе. Но один из прототипов опять завалил жалобами все кабинеты: его роман о розовой любви отвергло издательство. Замученный жалобами редактор никого не мог убедить, что роман о любви — это старческая пошлость. Всем почему-то нравились смачные коллизии романа и «отдельные места».

Например, такие.

«Он ласкал, целовал ее, гладил всюду с прищупом и с чувством, и она до сорочки подготовила себя сама и его попросила немножко помочь. Потом удалилась в область бессознания от пламени полного счастья. Артем опять схватил ее поперек тела, но внезапно взбудил свою совесть и силу своей воли и победил себя, спрыгнул с теплого, как тесто, живота…»

Я пришел домой и вынул из ящика свой пустячок.

Вот он.

Классики местной литературы

До конца года было еще далеко, а на сберегательной книжке оставалось всего шестнадцать тысяч. Конец века нес одни расходы, и писатель Дутов все глубже задумывался о самоокупаемости таланта.

Были щедрые времена, да прошли. Дутов, самый популярный на малой родине писатель, три раза в неделю

вынужден был хромать в издательство и доказывать с палкой в руке какому‑то желторотому юнцу, что большая литература нужна всегда.

— Много масляных красок кладете на полотно, — как можно деликатнее и хитрее уминал дорожку к отказу юнец. — Вы пишете: «Лучи заходящего солнца окрашивали противоположный небосвод и стекла сберегательной кассы». Это великолепно, это фламандская живопись, но хоть чуть — чуть бы акварели, чуть толще кисточку взять.