Волшебные каникулы Уморушки

«Хоть снег еще лежит на плоских крышах,
Но сердце чует март!.. любимый март!..
Хвосты котов колотятся по трубам,
И всюду слышен гвалт,
кошачий
громкий
гвалт!..

И пусть хозяйки люто проклинают

Нас по ночам, —
по мартовским ночам!..
Мы вопли их иль не заметим вовсе,
Иль прямо с крыш
пошлем
ко всем чертям!»

– Какой снег, какой март, какие вопли, Иван Иванович!.. – пробовала вразумить вошедшего в раж певца Маришка. – Лето на дворе! И снега давным-давно нет! И вообще, вы – не кот, а человек!

После таких замечаний Гвоздиков начинал немного сердиться и концерт свой на некоторое время прекращал.

– Послезавтра спектакль, я в роль вхожу, по системе великого реформатора занимаюсь… А вы… Эх вы! – и старый учитель, обиженно свернувшись клубочком, отворачивался к спинке кресла, чтобы не видеть глупых и ничего не смыслящих в театральном деле девчонок.

Но уже через пять или десять минут из глубины кресла вновь раздавалось:

«Тише, мыши, кот на крыше,
А котята еще выше!
Разбегайтесь, мелкота!
Не тревожьте вы кота!»

И, услышав это, Маришка и Уморушка радостно переглядывались: кажется, их старый друг сменил гнев на милость!

Пел Иван Иванович про котят, умудрившихся залезть выше крыши, и вечером накануне смотра драмкружка. А спев, надумал и сам погулять на свежем воздухе.

– Вы тут хозяйничайте, – сказал он юным квартиранткам, – а я пойду промнусь. Мурзик с Пантелеичем, поди, заждались меня.

– Какой Мурзик? – удивилась Маришка.

– Какой Пантелеич?! – удивилась Уморушка.

– Кот Пантелеич из семнадцатой, а Мурзик из четвертой квартиры. Очень порядочные коты, оба прекрасно воспитаны. Да вы что, не знаете их разве? – в свою очередь удивился Гвоздиков.

– Не знаем. Нам не до них сейчас, – ответила за себя и за подругу Маришка.

– А я с удовольствием наблюдаю за ними, – прогибая спинку и царапая лапками коврик, сказал Иван Иванович. – Такие краски, такие черточки для роли нахожу – просто на удивление!

– А Мурзик с Пантелеичем, на вас глядючи, не удивляются? – поинтересовалась Уморушка. – Хорош друг, который по-человечески и поговорить-то с ними не может!

– По-человечески как раз и могу, – вздохнул сокрушенно Иван Иванович. – По-кошачьи пока не получается.

И он, дождавшись, когда Маришка откроет ему входную дверь, шмыгнул вверх по лестнице к чердачному люку.

– Совсем окотеет скоро со своей системой, – сделала печальный вывод Уморушка. – Мало ему, что в шкуру кошачью залез, так он из нее еще вылезти норовит, чтобы уж совсем на кота похожим стать. Старательный больно учитель ваш, хлопот с ним – уйма.

Маришка в душе согласилась с подругой, но вслух все-таки сказала:

– Просто он поклонник Станиславского. Если бы не Станиславский, так он, может быть, и в своем костюме сыграл бы. Прицепил бы усы подлиннее и сыграл. А так…

Она еще что-то хотела сказать, но не успела: зазвонил телефон.

– Алло! Я слушаю! – проговорила Маришка уже в телефонную трубку.

– Алло? Это кто? Гвоздиков? Или ты, Даша? Алло! – раздалось в ответ откуда-то издалека сквозь громкое потрескивание.

– Это не Гвоздиков и не Даша, – ответила Маришка. – Тетя Даша уехала, а Иван Иванович на крыше гуляет.

– Где? – удивились в трубке. – На крыше?

Маришка сообразила, что сказала не то, что следовало, и добавила:

– Нет! Уже не гуляет! Они с Пантелеичем, наверное, в сад ушли! – и снова прикусила губу, проговорившись про Пантелеича.

На том конце телефонного провода не стали выяснять личность загадочного Пантелеича, а спросили, кто же тогда отвечает, если Гвоздиков гуляет, а тетя Даша уехала.

– Маришка. Маришка Королева.

– Внученька!! – раздался в трубке радостный крик. – А я тебя и не признал, милая! Это ж я, дед твой, Петр Васильевич!

– Деда!.. Здравствуй!.. Ты где? Ты приехал? А бабаня где? Она приехала? – засыпала Петра Васильевича вопросами Маришка. – А мы тут… У Иван Иваныча… Я и Уморушка… А сам Иван Иваныч гулять ушел… С Мурзиком…

– С Пантелеичем! – прошипела, подсказывая, Уморушка.

– С Пантелеичем ушел, – поправилась Маришка. – А Мурзик – он на крыше…

Но дедушке было не до Мурзика. Слушая голос любимой внучки, он одной рукой цепко держал телефонную трубку, а другой смахивал со щек непрошенные слезинки.

– Я здесь, внученька, в Апалихе… И наша бабаня здесь, только она дома… Нет, не болеет. С Калинычем идти постеснялась на почту. «Куда, говорит, я с вами лешими, потащусь. Застыдят еще подруженьки». Вот и сидит теперь дома… Что? Калина Калиныч? Тута! Вот он, трубку из рук дерет!

Несколько секунд в трубке кроме треска ничего не было слышно, и Маришка с испугом подумала, было, что их разъединили. Но вот раздался снова старческий голос, но уже не дедушкин, а Калины Калиныча.