А Алене ни до чего дела нету: как узнала, что схватили Степана Тимофеевича, так словно заживо умерла и онемела, словно вырвали ей язык калеными щипцами.
Только один раз вскрикнула да упала наземь как подкошенная: в тот самый день, когда в Москве казнили атамана.
Вывели Степана Тимофеевича на людную площадь, на лобное место, сняли с него цепи железные да кандалы тяжелые и передали его безжалостному цареву палачу Гришке Безносому на лютую казнь, на страшную муку.
Как сняли с атамана кандалы да цепи, выпрямился он во весь свой рост богатырский, поклонился низким поклоном на все четыре стороны и сказал громким голосом:
– Простите меня, жители московские, и вы все простите, люди русские, ежели в чем перед вами виноват, ежели в чем перед вами согрешил. И ты прости, царь-батюшка: не против тебя бунтовал, против бояр твоих бесчестных, против судей злых да неправедных. И ты прости, святая Русская Земля: хотел я, чтобы правда на тебе воссияла, как в святом городе Царьграде…
Как услышал те слова боярин князь Масальский, который казнью командовал, подскочил к плахе и крикнул палачу:
– Заткни ему пасть собачью! Не позволяй бунтовщику и татю крамолу говорить!
Схватил Гришка Безносый атамана за русые кудри, отсек ему правую руку, а потом и левую, а после и вовсе четвертовал Степана Тимофеевича, окропив землю чистой его кровью.
И долго еще стояли московские люди, долго не расходились, дивились да судачили, смерть атаманову обсуждали и слова его смелые. Пришлось боярину Масальскому стрельцам приказать, чтобы разогнали народ с площади.
Невесть как узнала Алена о казни Степана Тимофеевича: то ли птицы небесные ей эту весть принесли, то ли звери лесные. Только в ту самую минуту, как лишили атамана жизни, вскрикнула она и упала наземь без памяти.
После того лежала она три дня и три ночи ни жива ни мертва. Ван дер Роде думал уж, что помрет она, ничего ему не откроет, однако оклемалась Алена, ожила и дальше жить стала по-прежнему: ни с кем не говорит, никого не слушает, только глядит каждый вечер на небо, словно ждет оттуда какой весточки.
А вскоре видно всем стало, что Алена в тягости.
Старый Ван дер Роде к сыну приступил, спрашивал – не его ли это дитя носит атаманова жена?