Волшебный город

Скучает старик от одиночества и от вынужденного безделья. Потому что он неотвратимо слепнет. Потому-то и нет на столе никаких бумаг, что не видит он ничего. И Вету тоже не видит. Сам говорил, что вместо человеческого лица у него только светлое пятно. По голосу, конечно, различает людей, да еще Мефодьевну по шагам узнает.

А голова работает, еще как работает. Память у старика прекрасная, как увлечется да начнет рассказывать – заслушаешься! У него жизнь была интересная, со многими выдающимися учеными и писателями был близко знаком.

Потому-то Мефодьевна Вету и пускает к нему, что с Ветой старик о своем поговорит, от тяжелых дум отвлечется. А так все сидит в кресле да радио слушает. Только по радио-то ничего хорошего не скажут. Вета ему диски с музыкой приносит и аудиокниги.

Глеб Николаевич сидел в своем любимом кресле и поднял голову на звук ее голоса. Лицо его, в последнее время слегка растерянное и беспомощное, сейчас осветилось улыбкой.

– Веточка? Заходи, дорогая, рад тебя видеть!

И фыркнул насмешливо, сам уловив парадокс в собственных словах. Вета в который раз поразилась несправедливости. Острый ум, отличная память, огромная эрудиция заперты в этом слабом теле. Подвело самое главное – глаза, от этого Глеб Николаевич слабеет. Хоть возраст приличный – за восемьдесят, профессор был бодр и начал сдавать лет пять назад, после смерти жены. Детей у них не было, от дел он отошел, тут-то и подступило одиночество.

Сейчас Вета заметила вдруг, что профессор очень изменился. Даже с того раза, когда она была на прошлой неделе. Он как-то сгорбился и усох, голова его поникла, щеки отвисли.

«Ой как плохо!» – мелькнуло в голове.

– Что, не нравлюсь? – усмехнулся Глеб Николаевич, и Вета вспомнила, что профессор всегда отлично умел читать мысли своих студентов и сотрудников.

– Да что вы, – промямлила Вета, – вы сегодня хорошо выглядите…

– Ой-ой-ой! – сказал он. – Вот только мне и заботы, чтобы хорошо выглядеть. Чай, не девица красная! Ладно, Веточка моя сосновая, слушай, что скажу. Это важно.

Он вдруг вздохнул глубоко, с хрипом, и закашлялся. Вета вскочила, заметалась по комнате, тут вошла Мефодьевна и подала профессору пряно пахнущий отвар в большой кружке. Он отхлебнул большой глоток, потом еще один, посидел немного, прислушиваясь к себе, и затих. Мефодьевна приняла из его слабых рук чашку, строго взглянула на Вету и удалилась, не сказав ни слова.

– Сядь, – сказал Глеб Николаевич после некоторого молчания, – сядь вот тут, чтобы я тебя слышал. А сама молчи. Значит, пришло мне время умирать…

– Да что вы! – Вета снова вскочила, но была остановлена строгим окриком и села.

– Не перебивай уж, – буркнул профессор, – и так сил совсем немного осталось, приходится их беречь. Вынужден сообщить вам, Иветта Вячеславовна, что, приводя свои дела в порядок, решил я вам кое-что оставить на память, а именно…

– Да мне ничего не нужно… – вклинилась Вета.

– Не мешай! – былым лекторским голосом прорычал профессор. – Дай договорить! Ты мое положение знаешь, кроме племянника, некому оставлять. Это все… – профессор слабо махнул рукой, – ему и отойдет: квартира, мебель, еще кой-какое имущество. Андрюша – мальчик хороший, мы с женой его любили… опять же родственник, а родная кровь – это дело серьезное. Квартира по праву его. Ну, из мебели есть кое-что ценное, так что все не выбросят. А вот книги… Понимаешь, Андрей, конечно, мне родня, но вот женат он на такой… Впрочем, не мое это дело – жен чужих осуждать. Последнее дело. В общем, одно я знаю точно, как только его мадам сюда въедет – все книги на помойку вынесет тут же. Особо старинных да антикварных книг у меня немного, так она их продаст, да еще по дешевке, обманут ведь дуру жадную, вокруг пальца обведут. Жалко мне библиотеку, вот ничего не жалко, а книги жалко. А ты…

«А мне-то куда их девать?» – в панике подумала Вета.

– Знаю, что не можешь ты все домой взять, – тут же откликнулся на ее невысказанные мысли профессор, – так хоть пристрой их куда-нибудь. У меня монографии есть редкие, с дарственными надписями, их библиотеки возьмут.

Профессор много лет читал в университете курс русской истории, и книги у него были замечательные, по ним училось несколько поколений студентов.

Вета подумала, что она взваливает на себя непосильную задачу – пристроить в хорошие руки без малого пять тысяч книг. Это работа на год, а то и больше, и, учитывая, что у нее нет машины, работа вообще становится невыполнимой. Но отказаться нельзя, это же предсмертная просьба, она никогда потом себе этого не простит.

– Я согласна, – она постаралась, чтобы голос звучал по возможности твердо.

– А я и не сомневался, – улыбнулся профессор, – не зря мы с тобой столько лет знакомы. Ты, Веточка, возьми еще бумаги мои, там тебе для работы кое-что пригодится. Хотел сам книгу писать, да вот не успел… Хоть статья выйдет…

Вета резко отвернулась, закусив губу, хотя знала, что профессор все равно не увидит выражение ее лица. Надо же – «для работы»! Знал бы он, чем она сейчас занимается.