Волшебный горшочек Гийядина

– Платье купим, родственников предупредим, не смогут прийти – доставим под конвоем. Ужин приготовим, палаты украсим, – деловито принялся загибать пальцы Амн-аль-Хасс. – Апартаменты для проживания выделим новые, побольше. Фейерверк… Ну, насчет фейерверка тебе придется позаботиться самому, Абу.

– Ваше величество слишком добры к недостойным такой щедрости…

– Ерунда, Абу, – величественно отмахнулся калиф. – За то, что ты претерпел от нашего… самозваного «я»… да еще после этого столько усилий приложил для изгнания сего гнусного порождения преисподней… или где у него там прописка… что бы мы ни сделали для тебя – всё будет мало.

– Благодарим… я и Яфья… невеста моя… да продлит премудрый Сулейман дни добрейшего правителя Белого Света до бесконечности… – склонились до пола влюбленные, стремительно приближающиеся от обручения к молодоженству.

– С нашим удовольствием, – благодушно улыбнулся Ахмет. – А тебе, отважный и находчивый Селим, чего бы хотелось получить из наших рук в такой удивительный день? Наложниц у меня еще человек восемьдесят будет… если не больше… А хочешь три? Или пять? Пожалуйста?..

– Спасибо, ваше сиятельное величество, да пребудет на вас благословение Сулеймана в веках и тысячелетиях, – почтительно поклонился Охотник, не скрывая сочувствия. – Но я уже не так молод… Это только в семнадцать лет я говорил:

Мне, слабому, не обуздать желаний.
Я следую привычке обезьяньей:
«В чужом гареме вечно больше роз
И каждая из них благоуханней»…

– …но к закату жизни понял, что главное – не количество, но качество. И теперь у меня добрая жена, почтительные дети и веселые внуки. Есть и дом, и служба…

– А, служба! – озарилось идеей лицо Ахмета. – Служба в охране! Разве достойна она такого выдающегося покорителя рифм, как ты? С сегодняшнего дня мы назначаем тебя нашим придворным поэтом!

– Благодарю вас, о щедрейший из щедрых правителей Белого Света… но…

– Никаких «но»! – вскинул в энергичном протесте мягкие ладони Ахмет. – Неужели тебе покажутся обременительным или непосильным заданием несколько рубаи к нашим праздникам и юбилеям после покорения гильдии ассасинов за два часа?

– О, нет, но я – простой служака…

– Не говори нелепицу, Селим! Простые служаки не оседлывают крылатых верблюдов Судьбы! Может, мы и не слишком разбираемся в стихах, но зато мы хорошо разбираемся в поэтах! Не говоря уже о Кэмеле – уж он-то точно знает, кто ему хозяин. Такие таланты как ты не должны пропадать втуне! Страна должна слышать и читать своих героев!

– Благодарю, о премудрый из наимудрейших, – поклонился Селим.

– А теперь мы обращаем наш взор на почтенного Маарифа ибн Садыка, – Ахмет Гийядин нашел взглядом старого мага за спинами компаньонов. – Чего желаешь ты, досточтимый старец? Почестей? Домов? Наложниц? Денег? Всё, что мы найдем в нашем распоряжении, будет твоим!

– Досточтимый старец желает прожить оставшиеся ему дни в мире и покое, – едва заметно склонил голову последний Великий. – И если великолепный калиф отыщет в городе какую-нибудь халупу, хозяева которой не будут слишком строги к коротающему свой истекший век старикану…

Ахмет задумчиво сложил губы трубочкой, поморгал, наклонил голову в одну сторону, в другую…

– Кажется, мы знаем одну такую халупу. И хозяина ее, кстати, не будет дома некоторое время. Так что, о премудрый чародей, наш дворец в полном твоем распоряжении в известных пределах. Ты – наш гость, пока Хозяин заоблачного Кэмеля не вспомнит про тебя. Но мы очень надеемся застать тебя, когда вернемся: даже одна беседа с мудрецом дает вдумчивому человеку больше, чем сто лет, проведенные в компании глупца.

– Ваше величество мне льстит.

– Нашему величеству нет резона льстить, когда оно может говорить, что думает, – выспренно продекларировал Гийядин, вскинул голову и обвел победным взором гостей: – А теперь мы повелеваем: всем отдыхать и готовиться к вечернему торжеству! С Абу – фейерверк! С Селима Поэта – ода новобрачным на свадьбу! Ну и еще одна мне – просто так. Вылетаем завтра!

На этот раз споров по поводу программы пребывания не возникло.

Нежная ночная прохлада, томная, как парное молоко, еще заливала лениво и сонно сладко почивающий Шатт-аль-Шейх, когда с площади Ста фонтанов калифского дворца поднялся Масдай и устремился бесшумной тенью на восток.

Семь пассажиров сидели посредине плотной группкой, обложенные мешками и корзинами с припасами, словно осажденный город – войсками противника. Длинный посох Агафона возвышался над ними будто мачта над плотом. Меланхоличные звуки баллады о Дихлофосе и Сколопендре, в первый раз на Белом Свете[73] исполняемой на удде, тягучей паутиной предутренних грез разносились над мелькающими внизу темными улицами.

Ощетинившаяся топорами фигура обернулась в последний раз и помахала могучей рукой застывшей на дворцовой стене юной паре и двум сулейманам постарше.