Волшебный камень

Неожиданно раздался топот конских копыт и из переулка выскочил вислоухий, длинношерстый конек, как из сказки «Конек-Горбунок». На коньке — старик с темным скуластым лицом и острыми глазами, поверх короткого зипуна надет безрукавный лузан[14], на ногах меховые унты. За спиной его на широких ремнях — берестяной пестерь[15]. Старик пригляделся к толпе, чмокнул губами, заметив лосиху с лосенком, и решительно направил конька в толпу. Люди подались перед коньком, почтительно приветствуя старика.

Кто-то пояснил недоумевающему Нестерову.

— Хозяин Красных гор.

Только теперь Нестеров узнал в старике остяка Иляшева. Его прозвали Хозяином Красных гор с того времени, как правительственная комиссия по рекомендации Саламатова присвоила ему звание хранителя заповедника. Вот так же приехал он тогда в город на своем вислоухом коньке и явился в комиссию. Старик привез в своем пестере подробный план устройства загонов, вольер и пастбищ, начертанный углем на бересте. Рассмотрев составленную комиссией карту заповедника, он забраковал границы и посоветовал переместить центр — охотоведческую станцию — к Красным горам, где в малодоступных ущельях легче сохранить зверя.

Иляшеву дали трех биологов, построили в заповеднике научную станцию и домик для сотрудников, но сам старик остался жить все же в своем берестяном чуме. Письменные дела вел старший сотрудник научной станции, а Иляшев следил за зверями.

В первый год войны Иляшев заметил много пришлого зверя. Хозяйство старика стало быстро расти, питомцы плодились и расселялись не только в пределах заповедника, но и в соседних лесных дачах. Иляшев даже хвастался, что всех своих зверей знает по фамилиям.

Когда он вызвал лучших охотников района и произвел первый отстрел пушного зверя, — оказалось, что заповедник дает государству изрядный доход.

Красные горы находятся в двадцати километрах от города. Это три массивные скалы из красноватого песчаника, видимые со всех почти точек района. За горами сразу же начинаются отроги главного хребта. На этом пустынном участке, ограниченном с севера рекой, а с юга так называемыми Размытыми горами, и разместилось огромное хозяйство Иляшева.

В нескольких лощинах были построены вольеры для молодняка. Звери приходили сюда на прикормку и заселяли звериный городок. Остяк обходил его ежедневно, радуясь приплоду, подбирая для лучших самцов чистопородных самочек, отлавливая их для присадки. Старший научный сотрудник обучил старика некоторым методам ведения охотничьего хозяйства, но больше сам учился у охотника: только один Иляшев из всех охотников района умел подзывать к себе дикого зверя, разговаривая с ним так, что зверь не пугался человеческого голоса.

Браконьеры не осмеливались пересечь границ заповедника. Старик словно особым чутьем узнавал о появлении нарушителей. Иляшев бегал на лыжах лучше любого спортсмена. При встрече с ним браконьер просто отдавал ружье, потому что при первой попытке к сопротивлению старик стрелял разрывной пулей «жакан» в приклад ружья и дробил его вдребезги. Противиться же ему без ружья никто не мог.

Говорили, что однажды его пытались подкараулить в лесу, но он вышел прямо на засаду и тут же своим волшебством отвел глаза ожидавшим его людям. Они видели, как он остановился под дулами их ружей, слышали, как он крикнул им страшным голосом: «Стреляйте!» — и превратился в сухое дерево. Пока злоумышленники, еще не разобравшись в том, что произошло, расстреливали сушину, охотник подобрался к ним сзади и всадил им по заряду беличьей дроби в мягкие места. С той поры браконьеры предпочитали переваливать за легкой добычей на Печору и охотиться в Усть-Ылычском заповеднике.

Филипп Иляшев и сам любил рассказывать, как его слушается всякий зверь. Этим он придавал себе значительность и таинственность, а он любил почтение и требовал его.

Вспоминая все это, Нестеров наблюдал сейчас, с каким безмолвным вниманием зрители ждали первого слова старого охотника.

Иляшеву льстило это уважение толпы. Он нарочито медленно слез с лошади и отпустил ее, бросив поводья ей на шею. Затем он перешагнул через изгородь и тихо пошел к лосихе, которая словно только и ждала его, чуть-чуть приподнимаясь на задних ногах. Иляшев говорил что-то на своем языке тихим и мерным голосом, будто уговаривая лосиху. Потом присел на корточки и протянул лосихе кусок хлеба, вынутый из пестеря. Лосиха обнюхала хлеб. Тогда он протянул хлеб лосенку. Лосенок неумело облизал его и попытался стащить с руки.

Старик говорил долго; он скормил лосиха недельный паек хлеба, голос его становился все мягче и мягче, и лосиха начала отвечать ему каким-то печальным мычаньем, словно жалуясь на злую судьбу, загнавшую ее сюда, где враждебные запахи раздражают ее ноздри, где толпа непонятных и чуждых существ стоит между ней и свободой.

Потом Иляшев встал, снял опояску, обратал ею лосиху, как делают это с коровами, и повел ее за собой. А теленок бежал резвой рысью рядом с матерью и все пытался на ходу поймать ее вымя или догонял старика, чтобы обнюхать его карманы.