Долина была наполнена ясным светом, нежно-голубым излучением, какое бывает в переливах северного сияния. Высокое, почти весеннее небо отражалось в снегу, и голубые волны света заливали скалы. Горы внезапно утратили свою весомость, грубые формы и резкие линии. Они словно плыли, подобные облакам. Даже расстояния были неразличимы — так много света и голубизны стекало в каменную чашу, образованную горами.
Нестеров стоял над рекой, медленно оглядывая горизонт, чтобы полностью насладиться неожиданным зрелищем. Он любил найти и рассмотреть внезапную красоту какого-нибудь куска природы, какими богата земля для умеющих видеть и слышать. Не только по необходимости взбирался он на крутизну, но и для того, чтобы увидеть мир с горы. Он плавал по рекам не потому лишь, что это было, удобное средство передвижения, но и для того, чтобы ощутить непрерывность движения, смену ландшафтов, смягченный блеск солнца и колеблющиеся испарения, которые все видоизменяют и ничего не оставляют в состоянии покоя. Он умел наблюдать мир, говорящий красками и переменчивым светом. Так и сейчас он стоял, завороженный, глядя на неожиданное лицо долины.
Внезапно Сергей оторвал взгляд от этой разноцветной прекрасной картины и вспомнил о деле. Если для бездельника какой-нибудь пейзаж пленителен тем; что ничто не мешает ему наблюдать, то Нестеров умел вдвойне насладиться красотой в краткий миг досуга, чтобы долго помнить о ней, вернувшись к грубой и утомительной работе. Красота отражалась в его душе, помогая ему как можно лучше и быстрее окончить взятое на себя дело.
Первый олений обоз придет в долину через десять — двенадцать дней, если его не задержит постройка мостов через реки. Впрочем, Нестеров надеялся, что остяки, следуя его совету, отыщут броды. Ему хотелось немедленно начать разведку. Слишком долго он собирался в этот поход. И слишком мало времени дано ему для доказательства своей правоты.
Вдруг он подумал о том, что еще не окрестил этот новорожденный мир, призванный им, геологом Нестеровым, к жизни. Все живое должно иметь имя. Пока здесь не было жизни, долина могла быть безымянной. Но теперь она должна быть окрещена, нанесена на карту. Это будет новое имя, влекущее к себе неожиданностью, загадочностью своего появления. Это имя пройдет затем по проводам в Москву, его запомнит Бушуев, его произнесут в разнообразных организациях и учреждениях, о нем со злостью будет говорить Палехов, а потом оно станет привычным и таким же простым, как все привычные имена. И только в воспоминаниях Нестерова оно останется все таким же необыкновенным и неожиданным, каким рождалось впервые и впервые было произнесено человеком.
Нестеров прошел в шалаш, вынул тщательно спрятанную флягу, отвинтил стаканчик и снова вышел. Он поставил стаканчик на пень, налил до краев водкой и огляделся кругом. Торжественная тишина окружала его, долина сама как будто прислушивалась к имени, которое даст ей первооткрыватель. А первооткрыватель стоял и молчал, перебирая в памяти всевозможные имена, и ни одно из них, казалось, не подходило к его крестнице.
Вот уж чего он никак не мог предположить: как трудно найти подходящее имя! Он произносил одно за другим и тут же отбрасывал, потому что в одних не было веры, в других — надежды, в третьих — радости, в четвертых — ощущения победы. «Утверждение»? «Догадка»? «Найденыш»? Ведь он утверждал, что здесь есть алмазы, догадывался об этом — и увидел их! Однако было еще что-то в душе — смятение чувств, оправдания которому он не мог найти, глубокая красота долины, напоминающая красоту неба и блеск алмазов, северное сияние и глаза Христины… Он даже оглянулся, не слышит ли кто-нибудь эти рассуждения.
Он знал, как много обязательств берет на себя, утверждая новое имя, которое прозвучит заявкой на большую и долгую жизнь его мечты, еще не осуществленной в действии. Но сейчас, стоя перед этим пнем, который стал праздничным столом, Нестеров готов был бросить вызов всему, что будет мешать. Он поднял чарку, обвел рукой кругом и громко крикнул:
— Живи, и пусть будет имя твое Сполох!
Выпил половину чарки, остальное разбрызгал по снегу, совершая древний, еще от язычества идущий обряд крестин земли. Потом пришел в шалаш и дописал свою записку:
«Здесь будет прииск. Пусть он носит светлое имя Сполох. Пусть в имени его отразятся северное небо и надежда, блеск солнца и свечение алмаза. Жду людей.
Им овладело такое нетерпение, что он не мог больше ждать, когда появится Тимох. Захватив только ружье, он надел лыжи и поднялся на перевал.