Волшебный камень

— На улице такая слякоть, что, и вернувшись, никак не отогреешься. — И обратилась к Нестерову: — Ты советовался с Саламатовым насчет своего замысла?

— Да.

— А ты сказал ему, что в этом есть риск для жизни?

— Не надо преувеличивать, Варя, — устало ответил он.

Она замолчала. Он тоже не знал, о чем еще говорить. Палехов, посмотрев на них, иронически улыбнулся. Нестеров спросил у Вари:

— Ты не знаешь, в каком состоянии механизмы?

— Грохоты и отсадочные машины в порядке. Шейкер требует ремонта, но это дело двух дней. И потом, с вами идет Головлев, он же сказал, что из неба крышу сделает, — с досадой ввернула она.

— Люблю такие разговоры между женихом и невестой, — сказал Палехов и встал, потягиваясь. — Ну, мне пора домой. Завтра увидимся.

Варя вдруг с отчаянием сказала:

— Борис Львович, да помогите же мне отговорить его!

В это мгновение с шумом распахнулась дверь, и в столовую ворвалась Юля. С улицы послышался шум, звуки баяна, но Юля захлопнула дверь, и шум, как отрезанный, умолк. Остановившись у косяка, Юля, часто дыша, проговорила:

— Если бы вы только знали, что там делается, что делается! Куда там Джеку Лондону! Он такое и не видывал!

— Что случилось? — строго спросил Палехов.

— А вы послушайте! — Она распахнула дверь, и в комнату снова ворвался рокот баяна. — Лукомцев идет! — Она всплеснула руками и торжествующе крикнула: — «На сопках Маньчжурии» играет, понимаете!

Суслов насторожился, встал, прислушался и сказал:

— Да. «На сопках Маньчжурии». Значит, с удачей. Это у него мода такая: если идет с удачей — играет «На сопках Маньчжурии».

— Неужели этот зимогор опять что-нибудь нашел? — удивленно спросил Палехов. — Вы его видели, Юля?

— Нашел, — смеясь, ответила Юля.

— Вот везучая семейка! Отец для Демидова Сан-Донато открыл миллионный прииск, сынок чуть не каждый год отличается…

Нестеров обиделся за Лукомцева и остановил Палехова:

— Маленькая разница все-таки есть. Отец работал на князя Сан-Донато, а сын — на социализм.

Варя поморщилась.

— Для таких людей никакой разницы нет. Для них по парме бродить — что дышать, а найдет ли он на миллион или на пять копеек, для государства или для себя, ему все равно. Лишь бы форс показать.

Юля не вытерпела. Новости распирали ее, и она шумно заговорила:

— Нет, вы только послушайте, что он начудил! Зашел в «Золотоскупку», а там одни детские кроватки стоят. Так он высыпал продавщице на прилавок не меньше полфунта песку. И какого! Золотинку от золотинки не отличишь! Чешуйчатый. Самого старого отмыва. «Беру, говорит, все кровати!»

— Ну вот, а зачем ему они? — презрительно спросила Варя.

— Ну, ясно, чем не старый золотишник? — поддержал ее Палехов.

— А все-таки не в кабак пошел! — упорствовал Нестеров. — Наверно, была у него какая-то идея, когда он покупал эти кровати.

— Правильно, Сергей Николаевич! — захлопала в ладоши Юля. — Вы, Борис Львович, всегда плохо о людях судите! Лукомцев приказал все кровати в детский дом отправить!

Сразу наступило молчание.

Нестеров был рад, что понял порыв Лукомцева. С давних пор повелось, что приискатель при фарте стремился расплатиться с судьбой. А Лукомцев, удачливый открыватель и фантазер, был известен по всему Уралу. Всю жизнь он охотился за фартом, а когда ему везло, превращался в самого беспокойного человека. Сейчас ему было уже около тридцати лет. Но начал золотничать он с детства. От отца он перенял и неуемную страсть к поискам, и разгул фартового золотнишника. О нем, как и об отце его, рассказывали анекдоты. Лет десять тому назад, во времена строгого нормирования товаров, девятнадцатилетний Лукомцев ухитрился разостлать кумачовый ковер от магазина «Золотоскупки» до пивной Уралторга на прииске «Беспокойный». Это было в дни наибольшего фарта, когда старательская артель, в которой работал Лукомцев, открыла под старыми отвалами шуваловских разработок нетронутые россыпи платины. Лукомцев созвал всех своих подручных и приятелей, и они раскупили по своим промтоварным книжкам весь запас кумача в магазине. Двое подручных удачливого старателя расстилали по осенней грязи десятиметровые отрезы кумача, а Лукомцев гордо шествовал в пивную по этому ковру, растягивая мехи баяна, так, что баян обвивался вокруг него змеей. После этого «художества» Лукомцева уволили с прииска, и он много лет бродил по горным тропам Урала в одиночку, пока не осел в Красногорске. Здесь он и поступил в экспедицию.

Все это промелькнуло в памяти мгновенно. Конечно, давно уже прошли те времена, когда приискатели отдавали весь свой азарт и талант на выдумки подобных «художеств». Давно уже прекратились дикие гульбища «фартовых», драки и поножовщина, но еще остались некоторые замашки, вроде той, что привела Лукомцева в магазин и заставила скупить детские кровати. Это можно было понять. Все лето бродил приискатель по горным отрогам и речкам, мок, голодал, жарился под солнцем днем и замерзал ночами, и вот он поймал удачу за хвост, — как же ему было не покуражиться, не показать другим, какой он молодец? И Нестеров прощал Лукомцеву этот кураж.

3