Волшебный локон Ампары (Часть 1)

Аллея вывела на виадук, и запоздалый турист снова получил возможность обозреть панораму ночного моря. Центр панорамы - остров Контур и его невысокий сосед, похожий на стол, тесно заставленный приготовленными к сортировке кристаллами. Иллюминации там поубавилось, но все так же пронзительно вспыхивал проблесковый маяк, посылая призывные светосигналы одиноким судам. Кир-Кор оглядел нависшие над океаническим горизонтом звезды и остро, как никогда раньше на этой планете, ощутил одиночество. Мысленно пропел под неумолчный аккомпанемент цикад:

И в голове моей проходят роем думы:

Прародина? Ужели это сны?

Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый

Бог весть с какой далекой стороны...'

[' Начало второй строки четверостишья Сергея Есенина Кир-Кор воспроизвел в адигейском песенном варианте. У поэта она начинается по-другому: "Что родина?"]

Настроение автора песни ему не нравилось. Собственное - тоже. Он ускорил шаги.

За виадуком - подъем, поворот. И еще добрых два километра пышных кустов и деревьев вдоль переливающегося приглушенным свечением тротуара. Потом кусты кончились. Справа и слева - нагромождения гранитных глыб. Без кустов тротуар выглядел голым, хотя над ним шелестели на легком ветру султаны пальмовых вееров. Крутизна склона здесь была меньше, из чего Кир-Кор заключил, что выбрался наконец на "арктические широты" островного купола. "Где-то в этом районе должен быть катаготий", - прикинул он, обнаружив, что большинство останцев гранитной твердыни пали жертвами современных ваятелей. На каждом шагу - рисуночные всевдохараппские письмена, барельефы, скульптурные ниши. Уровень мастерства подражания оставлял желать лучшего. Приятным исключением, правда, можно было считать горельефы и резные колонны фасада монолитно "скального храма". Особенно колонны. Они и в самом деле напоминали другую эпоху. Оттого, может быть, что были обвиты молодыми лианами.

"Храм" вполне мог оказаться декорированным входом в подземные яруса катаготия. Кир-Кор переступил порог. Громкое шипение всколыхнуло воздух будто спустили пар из котлов старинной машины. С непереносимым скрежетом повернулась сзади каменная плита, заполнив собой весь дверной проем без остатка, в мутно-желтом сумраке вспыхнули и поплыли вдоль карнизов красные фонари. Возникла заунывная мелодия, лязгнул металл - посреди помещения ритмично задергалась, подражая переборам лап паука, многорукая бронзовая фигура, обвитая кобрами. Шива Натараджа собственной персоной... Танцуя, Натараджа звонко топтал беспомощно распростертого на полу гуманоида. Топтал с улыбкой. В руках у него кувыркались два факела и какие-то сверкающие предметы непонятного назначения. Не то орудия труда, не то убийства. Игра красных бликов на мускулах Натараджи, перестук снизанных в ожерелье человеческих черепов и неприятная улыбка на трехглазом лице вызывали сильное желание выйти отсюда вон. Противиться желаниям сегодня было необязательно, Кир-Кор свернул в неведомо куда ведущий боковой проход - коридор с грубо обработанными стенами.

Пологий подъем. Впереди - усеянный звездами прямоугольник выхода. И никаких признаков катаготия. В спину ударил прожекторный луч - в прямоугольнике звездного неба отпечаталась тень ночного туриста...

Хитроумная иллюзия объяснялась просто: тень проецировалась на воздвигнутую против выхода статую из темного камня.

Статуя изображала четырехрукого человека с нечеловеческой головой. Знакомые бивни, хобот, широкие уши. При свете звезд Кир-Кор поискал надпись на постаменте. Как и следовало ожидать, надпись тоже была знакомой. Он потрогал хобот МАРАКАСА. Это был честный каменный истукан, за его полную неподвижность можно было ручаться. МАРАКАС...

Пробираясь сквозь заросли дикой корицы, Кир-Кор тщетно пытался выкинуть из головы навязчивое имя (если это, конечно, имя, а не словесная формула какого-то иного понятия, не связанного с ономастикой. До сих пор он уверенно полагал, что слоноголовый сын Шивы, бог мудрости доарийского пантеона, назывался Ганеша. Видимо, устроители Театрального в отношении слоноголовых имели сугубо свои представления.

Узкая тропа собиралась, похоже, исчезнуть совсем, то и дело приходилось защищать лицо от ветвей локтями. Какие-то насекомые выделяли здесь невыносимый мускусный запах.