– Я не занимался колдовством, – медленно произнес Жиль. – И не продавал свою душу.
Он обвел судей мутным взглядом.
– Пусть меня сожгут живым, если кто-то докажет, что я призывал дьявола, или заключал с ним договор, или приносил ему жертвы!
На его слова толпа отозвалась воем.
Им хотелось крови.
– Вы упорствуете, – произнес епископ сквозь стиснутые зубы.
– Да, – Жиль сумел заглянуть ему в глаза.
Что он ожидал увидеть?
Не пустоту… не эту бессмысленную пустоту лени. Ему ведь скучно… ненависть была бы честней… а ему просто скучно.
– Обвиняемый упорствует, – медленно повторил епископ. – Вызывайте свидетеля…
Кто еще?
Они допросили всех… и подкупили ту женщину, которую Жиль впервые увидел в зале суда, а женщина эта клялась на Библии, будто поставляла ему детей… и так подробно рассказывала о каждом, так громко каялась в грехах…
Что они ей пообещали?
И тому, кто…
Жиль замер. Этого свидетеля он знал. Медленно и важно, окруженный стражей, словно знатный господин, по залу суда шествовал Прелати…
Жиль закрыл глаза: вот, значит, кто…
Франческо Прелати говорил громко, и каждый человек в зале слышал его. И люди были заворожены рассказом этого итальянца… а он… он безо всякого стеснения повествовал и об опытах на мертвецах, которые проводил по приказу Жиля, и про демона, про волшбу, колдовство… золото… про то, что на золото Жиль покупал детей…
Он был так убедителен, лжец и обманщик.
Так…
– Думаю, – епископ заговорил, когда проклятый монах в лживом своем раскаянии опустился на колени и испросил прощения, – вина обвиняемого доказана в полной мере.
– Лжец… – Жиль произнес это шепотом, но был услышан.
– Однако же он, дьяволопоклонник, продолжает упорствовать и скрывать иные грехи, быть может, куда более тяжкие, а потому…
…Пытка.
…Снова пытка.
…Выяснения истины ради.
Он слушал речь епископа, который говорил о дьяволопоклонниках и еретиках, о том, что иные, и будучи загнаны в угол неопровержимыми доказательствами их вины, все одно не спешат очистить душу раскаянием…
…Каленым железом. Огнем и водой.
…Они снимали с этой души слой за слоем. И Жиль захлебывался криком. Ему позволяли отдохнуть, затянуть раны, но лишь затем, чтобы вновь приняться за измученное тело.
– Раскайся, – шептал епископ, который лично следил за допросом. – Раскайся во всем, и Господь смилуется над тобой.
Он и вправду верил, что говорит от Его имени?
Верил.
И благословлял на новую боль… и Жиль держался. Он ведь к боли привычен… он ведь был ранен, и не единожды, но… там – иное, а здесь… здесь боли было слишком много.
Он не струсил.