Волшебство для Мэриголд

Младшая бабушка, просто девушка для своих шестидесяти пяти, сидела во главе длинного стола – высокая красивая леди с яркими серо-голубыми глазами и седыми волосами. Старшая бабушка считала её цветущей молодкой. В ней не было ни капли от традиционной старушки в чепце, с вязальными спицами. В пурпурном бархатном платье с изумительным кружевным воротником она скорее походила на величавую пожилую принцессу. Платье было сшито восемь лет назад, но любая вещь, которую надевала Младшая бабушка, казалась на вершине моды. Большинство из присутствующих Лесли считали, что ей не следовало отказываться от черного даже ради именинного ужина. Но Младшую бабушку их мнение заботило не больше, чем Старшую. Она была Блейсделл – одной из «тех упрямых Блейсделлов» – а традиции Блейсделлов ничуть не хуже, чем традиции Лесли.

Лорейн сидела за столом справа от Младшей бабушки, рядом с нею стояла колыбель с малышкой. Благодаря ребенку Лорейн обрела некую неоспоримую значительность, каковой прежде не обладала. Все Лесли, больше или меньше, но были против «второго выбора» Линдера. Лишь тот факт, что она являлась дочерью священника, примирял их с ним. Лорейн была маленьким, скромным, симпатичным существом, почти неприметным, если бы не пышная масса блестящих бледно-золотистых волос. Ее милое личико походило на цветок, украшенный ласковыми серо-голубыми глазами под длинными ресницами. В черном платье она казалась особенно юной и хрупкой. Но Лорейн уже встала на путь ощущения, хоть малого, но счастья. Вновь наполнились её руки, что обнимали лишь пустоту в тишине ночей. Поля и холмы вокруг Елового Облака, голые и окоченелые в те дни, когда родилась её маленькая леди, зазеленели, зазолотились, утопая в цветении, а сад превратился в изысканно-ароматный мир. Невозможно быть совсем несчастной весной, имея столь невероятно чудесного ребенка.

Малышка лежала в старой колыбельке, исполненной в хэпплуайтовском1 стиле, в которой прежде лежали и её отец, и дед – вполне восхитительный ребенок с маленьким подвижным подбородком, крошечными ручками, изящными, словно яблоневый цвет, светло-голубыми глазами и надменной улыбкой превосходства, характерной для младенцев, пока они не позабыли все те удивительные вещи, что бывают известны лишь в самом начале жизни. Лорейн почти не ела, любуясь своей малышкой и… гадая. Неужели это крошечное создание когда-нибудь станет танцующей мечтательной девушкой… белоснежной невестой… матерью? Лорейн вздрогнула. Не стоит заглядывать так далеко вперед. Тетя Энни встала, принесла шаль и заботливо накинула ей на плечи. Лорейн почти растаяла, поскольку июньский день был жарок, но не снимала шали весь ужин, не желая задеть чувства тети Энни. Обычный поступок для Лорейн.

Слева от Младшей бабушки сидел дядя Клондайк, красивый, загадочный, еще один из неисчисляемых членов клана Лесли. Его густые прямые брови, сверкающие голубые глаза, грива каштановых волос и золотисто-рыжая борода однажды побудили некую неопределенного возраста сентиментальную леди из Хармони заявить, что он наводит её на мысли о прекрасных древних викингах.

На самом деле дядю Клондайка звали Горацием, но с тех пор, как он вернулся с Юкона с карманами полными золота, он стал известен как Клондайк Лесли. Его кумиром был бог всех скитальцев, и именно ему Гораций Лесли посвятил прекрасные бурные годы приключений.

Когда дядя Клондайк учился в школе, он имел привычку рассматривать разные места на карте и заявлять: «Я поеду туда». Так он и сделал. Он стоял на самом южном валуне Цейлона и сидел на буддийском могильнике на краю Тибета. Южный Крест стал ему приятелем, он слушал пение соловьев в садах Альгамбры. Индийские и Китайские моря были для него прочитанной книгой, и он в одиночку под северным сиянием прошёл великие арктические просторы. Он жил во многих местах, но никогда ни одно из них не считал своим домом. Это слово подспудно и священно относилось лишь к длинной зеленой, выходящей к морю долине, где он родился.

В конце концов, насытившись, он вернулся домой, чтобы прожить остаток жизни достойным законопослушным членом клана, и в знак этого подстриг усы и бороду до приличествующего размера. Его усы были особенно устрашающими. Их концы почти достигали низа бороды. Когда тётя Энн в отчаянии спросила, зачем он, ради всего святого, носит такие усы, дядя Клондайк ответил, что обматывал их вокруг ушей, чтобы те не замерзали. В клане весьма опасались, что он намерен оставить их в таком виде, поскольку дядя Клондайк был как урожденным Лесли, так и Блейсделлом. В итоге он подстриг их, хотя ничто не смогло склонить его к решению чисто выбрить лицо, модно это или не модно. Но, хоть он, по крайней мере, раз в неделю и ложился спать рано, он все ещё с удовольствием смаковал жизнь, и клан в тайне постоянно побаивался его саркастических подмигиваний и циничных речей. Тетя Нина, в частности, жила в страхе с того дня, когда гордо заявила ему, что её муж никогда не лгал ей.

«Ах, ты бедняжка», – с искренним сочувствием заметил дядя Клондайк.