Волшебство и трудолюбие

В сгущавшихся сумерках мокрые тротуары городка были абсолютно пусты, не у кого было даже спросить, где нужная нам улица. Чистые домики с садами за высокими оградами, увитыми плющом, свет за зелеными ставнями в окнах, серое небо с мчавшимися по нему лохматыми облаками, в просветах бросающее суровый рефлекс на мокрую мостовую, — все это было красиво и таинственно. Пришлось подъехать за справкой к мэрии. Два полицейских с автоматами наперевес (это был четвертый день алжирского путча) сообщили нам кратчайший путь к нашей цели. И вот, наконец, я стою перед домом Бриса. Это его собственный дом, двухэтажный, новенький, с садом. За решеткой калитки вижу большие каштаны и цветы на клумбах, лает собака. Звоню в колокольчик, никто не появляется. Шофер с любопытством смотрит из кабины, на счетчике уже довольно большая сумма. Я звоню, звоню, звоню. Наконец из верхнего окна высовывается седая голова Бриса.

— Брис! — кричу я. — Брис, наконец-то я нашла твой дом!

— Кто это? — Брис с удивлением прислушивается к русской речи и вдруг узнает меня: — А-а-а! Это ты, Наташа? Ну, сейчас я спущусь.

Он произносит это так, словно я соседка, забывшая ключ от входной двери. Я удивлена, но еще больше удивлен мой шофер.

— Так вы русская? — завопил он по-русски, выскакивая из кабины. — Ах ты, боже мой! Что ж вы мне ничего не сказали! Столько времени ехали, и я ничего не знал! Ничего не расспросил!.. Ай-ай-ай! — Он чуть не плачет от досады.

А тем временем калитка открывается, и вот мы стоим с Брисом на дожде, здороваемся, целуемся. На Брисе серый джемпер, серые брюки, серые волосы его в сером сумраке, как дым.

— Может, зайдем… — нерешительно говорит он. Но мне уже не хочется заходить в его новый, красивый дом.

— Нет, — говорю я, вспомнив, что французы не любят, когда к ним приходят незваные гости. — Уже поздно, мне надо уезжать!

Я записываю Брису мой номер телефона в отеле, мы уславливаемся завтра повидаться. Мой шофер рывком открывает дверцу машины и громко говорит по-русски:

— Давайте, мадам, скорее, я должен вас отвезти домой, поздно! — Он кидает на Бриса яростный взгляд, я сажусь в такси, и шофер с треском, демонстративно гудя и фыркая, уезжает.

Мы мчимся обратно, и шофер без умолку говорит:

— И это ваши друзья, мадам?.. Сколько же лет вы не видались?.. Что?.. И он не мог пригласить вас к себе в дом в такую погоду? Это же безобразие!.. Ну и друзья у вас, мадам!

Я молчу, мне очень грустно и даже как-то совестно. Мало-помалу беседа завязывается. Шофер рассказывает мне, что он из Севастополя, учился в кадетском корпусе, ребенком увезен из России. Прожил всю жизнь в Париже, работая шофером, получил советское подданство и никогда не менял его, потому что все же надеется, что, может быть, вернется когда-нибудь на родину, в свой дорогой Севастополь.

— Скажите, а вы были в Севастополе после войны? Сильно он разрушен?.. Восстановлен?.. — забрасывает он меня вопросами, и мне уже страшно жаль, что я не была в Севастополе. — Знаете что, мадам, моя жена так же, как и я, шофер, она русская женщина, живем мы здесь, неподалеку, в предместье, я вас умоляю, поедемте сейчас к нам! У нас сегодня кулебяка и русский борщ, жена варит по субботам. Переночуете у нас в столовой, вам будет удобно… Мы с вами выпьем русской водочки, я припас!.. Ну я прошу вас… Знаете, между прочим, ведь если б меня отец не увез за границу и я остался бы в военном училище, то я бы сейчас был уже советским полковником! Честное слово, я был бы полковником и воевал бы с фашистами, отвоевывая Севастополь… Да-а-а, вот как все получается. А ведь нас тут очень много, кто мечтает вернуться на родину… — Помолчав, он снова принимается уговаривать меня: — Переночуете у нас, а завтра жена вас утром доставит в отель. — Он умоляюще, с надеждой смотрит на меня, но я говорю, что никак не могу, потому что время беспокойное и могут позвонить из посольства и, не найдя меня на месте, чего доброго, начнут разыскивать.

Он соглашается и везет меня домой, всю дорогу жадно, подробно, горячо расспрашивая о Москве, о стране, о людях.

Когда мы подъехали к отелю «Мольер», на счетчике было около тридцати пяти франков — это на два добрых дня обеспеченной жизни в Париже. Мой шофер вдруг заявил:

— Знаете что, мадам, разрешите мне возместить вам убытки, которые вы сегодня понесли из-за вашей старинной дружбы. Мне хочется быть вам полезным хоть чем-нибудь. Я ничего с вас не возьму!.. И не просите! — Он выскочил из машины, раскрыл мне дверцу, высадил меня, потом юркнул в кабину, машина встряхнулась, фыркнула и умчалась, оставив меня у подъезда в недоумении и некоторой растерянности от всего этого вечера…