Волшебство и трудолюбие

Чем только не торгуют эти ловкачи — какими-то необыкновенными аппаратами для резки овощей, и новейшими системами бритв, и механическими игрушками, и аппаратами для выщипывания волос. Я однажды соблазнилась машинкой для поднятия петель на чулках. «Камело» ловко поднимал петли на глазах у всей публики и доказывал, что, имея этот аппаратик в сумке, можно в любом укромном уголке поднять петлю, не дожидаясь, пока она расползется по всему чулку. Я купила этот аппаратик, испортила несколько пар чулок, но поднять петли мне так и не удалось.

«Воробей»

Родилась как воробей.
Прожила как воробей.
Умерла как воробей!..

В пальтишке с дырками на локтях, без чулок, с непокрытой головой пела она, зарабатывая себе на пропитание. Пела на народных гуляньях, в казармах, в баль-мюзеттах, уличных кабачках и просто на перекрестках парижских улиц, пока один из режиссеров-руководителей не услышал этой песенки и не подобрал ее прямо с улицы на эстраду кабаре.

Он же и дал ей имя Пиаф, что значит на парижском арго — воробей. Эдит Пиаф. Она пришла на сцену с улицы. И родилась-то она на улице от кафешантанной певички-итальянки Лины Марса. Пока отец, нормандский акробат, бегал за извозчиком, чтобы везти жену в родильный приют, она родила ему возле подъезда дочь и вскоре бросила их обоих и ушла к другому.

Воспитывала девочку бабушка. Трех лет Эдит ослепла, и только к шести годам вернулось зрение. Петь Эдит начала рано, выступая с отцом, уличным акробатом. Росла она в гуще народа, эта уличная девчонка, и никто не подозревал, что из нее вырастет самая одаренная актриса и певица. От французского народа получила она легкий юмор, темпераментную, живую речь, и поет она по-народному, резким голосом, то снижая его до говорка, до шепота, то поднимая до оперного звучания.

Она взошла, как сверкающая звезда на небе ночного Парижа. И все, что она взяла от своего народа, воплотилось в песни, которые пошли обратно — в народ. Их насвистывают, напевают на улицах, в метро, на стройке — за работой, в кафе — на досуге.

«Олимпия», небольшой театр на бульваре Капуцинок, битком набит публикой. Сегодня здесь во втором отделении поет Эдит Пиаф. Занавес поднимается над абсолютно темной сценой. Два пучка прожекторов вырывают из этого мрака странное, широкое, бледное лицо с бонапартовским лбом, строгими глазами и двумя узкими полосками бровей трагического излома. Эдит Пиаф. Маленькая, тщедушная, в черном коротком платье, стоит она перед залом. Она ходит с трудом: у нее больные ноги. Вид изможденный: она не спит без уколов снотворного. Следы богемы, постоянной, привычной, неизбежной, в глубоких морщинах возле рта и глаз. Она много лет неизлечимо больна… Но вот откуда-то из глубины вступает оркестр. Эдит начинает:

Этот город чужой
Мне не знаком.
Грустно здесь мне одной
Ходить пешком.
На проспекте большом
Теряюсь я,
На бульваре пустом —
Пуста скамья.

Весь зал небольшого театра больше не дышит, ни единого шороха. Эдит поет задумчиво, сначала говорком, потом в голосе начинают звенеть горечь и тоска:

Этот город чужой
Не знает слез.
Я бездомной душой
Брожу, как пес.
От прохожих бегу,
А они от меня.
Я найти не могу
Улыбки дня.

Оркестр в паузах, которые делает Эдит, ритмично и жестко отбивает аккорды, словно барабанят в запертую дверь.

И в отель я вернусь,
И постель холодна,
На заре я боюсь
Просыпаться одна.

Голос Эдит вдруг всплывает, полный надежды, горячей волной лирического, любовного порыва. Он входит вам в сердце, этот голос, завладевает вашим вниманием, настроением, мыслями:

Как хотелось бы мне
Все спать да спать,
Чтоб хотя бы во сне
Тебе сказать,
Что с тобой все мечты
В чужом краю…
Вспоминаешь ли ты
Меня — твою?..

И зал ревет, рукоплещет, плачет, неистовствует. И так каждый вечер после каждой песни. Почти все они — о неразделенной любви. Об одиночестве. Многие из них придуманы и написаны самой Эдит. И столько страсти, скорби, надежды, нежности в них, а порой столько лукавства, юмора и неповторимой французской легкости, что вся ее внешняя оболочка отступает перед красотой подлинных человеческих чувств, мастерством гениальной актрисы выплеснутых с этой темной сцены в души зрителей.