Волшебство и трудолюбие

— Если отнять у людей поэзию, то не останется ничего, будет серость, истощенность, обескровление. Конечно, Коперник, Галилей и Эйнштейн были поэтами, что с того, что они не были версификаторами? Они изменяли мир, они создавали, творили, и они всегда живут в поэтах! — Пьер говорил это, как все курящие сигарету в мундштуке, — сквозь зубы, весело поглядывая на нас, присевших на тахтах в его кабинете, за стеклянной дверью которого уже стояла весенняя ночь.

— Поэзия — это свет в ночи! Хотя в жизни много-много ночей… и очень мало освещенных. Вы знаете, один из моих лучших учителей, Башлар, считал, что поэзия — это инструмент для всяческих открытий в мире. «Если в мире не будет поэтов и птиц, то он развалится», — писал мне Башлар.

Портежуа говорил медленно, отчеканивая слова, оттачивая мысли, говорил с убежденностью, присущей человеку, который к старости нашел свое самое лучшее, самое дорогое: свою точку зрения, с которой он уже сойдет только в могилу.

— Я убежден, что даже страдания приходят в мир, чтобы породить великую поэзию. Ведь недаром лучшие свои стихи Верлен написал в тюрьме. Жан Кассу создал свои тридцать три сонета в застенках, а лучшее произведение Оскара Уайльда — это «Баллада Редингской тюрьмы»… Я почувствовал это особенно сильно, когда в 1940 году был приговорен нацистами к смерти. Ужас ежедневно сжимал мне сердце своими щупальцами, но в то же время с каждым часом во мне росла радость силы духа. Я чувствовал, как она ширится, ворчит и взрывается во мне смехом. Это и есть свет в ночи! Но сколько ночей без света!.. Сейчас я кончаю новый сборник стихов, он называется «Расспросите ночь!..».

Ника просит Пьера почитать что-нибудь из прежних стихов. Портежуа задумывается, потом начинает:

ПЕСНЯ КАННИБАЛА

Ты, Белокожий, разучился танцевать!
Взгляни же на себя, ты, Белокожий.
Ты, Белокожий, разучился танцевать.
И если ты танцуешь, Белокожий,
то ты, как Черный,
ты, как Черный,
как Черный, ты танцуешь по доброму желанью.

Ты, Белокожий, разучился танцевать!

Без грации как стар ты, Белокожий.
Ты старый! Ты — тысячелетний,
от знаний, от воспоминаний,
все прошлое жуя
благоразумно.

Ты, Белокожий, разучился танцевать!

Ты движешься без живости,
ты убегаешь.
Ты, Белокожий, много думать стал,
и вспоминать, и сохранять
остатки разрушающих
проектов.

Ты, Белокожий, разучился танцевать!

Ты знаешь все, предвидишь все,
и так тяжел ты, Белокожий,
ты можешь все,
все, кроме танца.
И с виду ты уже не так красив.

Стань Черным, Черным, Белокожий!

Забудь проекты, рассужденья,
пойди пройдись,
без цели,
просто так.
Иль рассердись, заплачь,
засмейся ни над чем, на радость!

Ты, Белокожий, разучился танцевать!

Пойди-ка в лес,
убей слона ты — брата твоего,
возьми его жизнеспособность
и возле трупа потанцуй.
Убей гориллу — брата твоего,
возьми ее жизнеспособность
и возле трупа потанцуй!
Убей ты также кое-кого
из опытных людей, хороших:
ученого, миссионера,—
невелика потеря будет.
И скажут: миссионеру нечего сказать.
И скажут: атомщик ученый от угрызений совести
усох.
Тогда…
Нет! Их не убивай,
они уже живыми — мертвы.

Ты, Белокожий, разучился танцевать:

оставь же все,
будь легким,
освобожденным от комфорта, от планов на будущее,
планов, планов, ратапланов.

Послушай ты тамтамы,

это в лесу бьют марши.
Настанет, может, день,
и ты найдешь и грацию, и жизнь,
и танец.
Ты, Белокожий, разучился танцевать.
И уж не так красив ты с виду,
и за тебя я, Черный, чувствую обиду.