Волшебство и трудолюбие

— Долго ждать придется русского перевода! — загрустил Гальтие. — А может быть, вы нам подарите ваш рукописный экземпляр для музея?

— А почему бы и нет? — вдруг всполошился Ника. — Это же небывалый подарок — рукописные тетради в музее!.. Все равно ты же все перепечатываешь на машинке для того, чтобы сдать в редакцию. А тетради будут у тебя лежать под крышкой стола.

— Ведь это идея! — подхватил Гальтие. — Вот это, пожалуй, будет действительно единственный в мире экземпляр «Мирей»!

И тут мы начали фантазировать, как это можно осуществить. А что, если отдать поэму переписать каллиграфическим почерком и даже иллюстрировать рисунками в оригинале? Какая удивительная и неповторимая будет книга!

— Ну, тогда уже вообще нужна будет торжественная церемония вручения рукописи Провансу. И, конечно, в юбилейный день «Фелибража», в ассоциации наших провансальских писателей, в день рождения Мистраля. О, это будет праздник!

Все трое, зажегшись идеей, мы обсуждаем, где и как все это должно происходить.

— Такой экземпляр должен храниться не в Майане, а в большом музее Арлатен в Арле, — говорит Шарль. — Вы знаете, что Мистраль получил в 1909 году Нобелевскую премию и на эти деньги был основан Арлатен? Там есть зал Мистраля, где собрано все, что связано с «Мирей»! Вот там и должна происходить эта торжественная церемония…

Я представила себе зал Мистраля в музее Арлатен, который мы с Никой обстоятельно исследовали два дня тому назад. Это, конечно, занятный уголок Арля, где собран ценный материал из истории города, быта, искусства, обычаев, традиций и всей жизни Прованса.

В больших залах, в витринах — весь обиход крестьянской, пастушеской, рыбацкой жизни за сотни лет. Орудия земледелия, садоводства, виноградарства. За стеклом висят старинные костюмы, головные уборы арлезианок, чепцы и прически, кружева, вышивки, плетенья. В шкафах за стеклом удивительные образцы колокольцев для овец, отлитые вручную; образцы тавр для мечения быков и лошадей, всякая домашняя утварь, плетеные корзины, керамическая посуда. И, наконец, целые сцены с куклами в натуральную величину, в костюмах, среди мебели и утвари прошлых веков представлены за громадными витринами. Тут и семья горожанина за праздничным столом, и посещение подругами молодой роженицы в ее провансальской спальне. Тут и пастушеская хижина в разрезе в натуральную величину. Тут и рыболовные снасти, и костюмы. Но почему-то одно из сильнейших впечатлений производит чучело черного камаргского бычка, которое стоит возле лестницы на второй этаж. Поразительно красив и страшен этот бычок с широченным лбом, украшенным рогами, разведенными полумесяцем, коротконогий, приземистый, с диким выражением огненных выпуклых глаз. Кучка ребятишек-школьников завороженно молчала, стоя возле него, не в силах уйти от этого черного красавца…

Наверху два больших зала, подробно знакомящих с личностью и творчеством Фредерика Мистраля. В шкафах и на витринах лежат ранние и поздние издания произведений Мистраля и переводы с них. Портреты современников поэта и их произведения. Культ Мистраля утверждается в оформлении его маленькой крестьянской колыбели. Она стоит, как святыня, под стеклянным колпаком на возвышении, украшенном резьбой по дереву, вензелями, ангелочками, пальмовыми ветками. Словно на катафалке, стоит эта крестьянская качка с деревянной решеткой, с подушкой, с одеяльцем, с голубым бархатным платьицем Мистраля-младенца и прядкой его золотых волос в ларчике. Все это подчеркнуто пышно, громоздко, старомодно, но в этом — время, стиль и, главное, бесконечная преданность памяти поэта и постоянная любовь к нему…

Вот об этом музее и говорит Шарль Гальтие, об этих залах с произведениями Мистраля: он считает, что там должно быть место для задуманной нами всеми здесь втроем у него в кабинете церемонии подношения Провансу русского перевода «Мирей».

Сара египетская

— Пять франков, мадам! Это будет стоить вам пять франков! — Узкая темная ручка закрыла объектив моего фотоаппарата. Девчонка лет двенадцати, щуря иссиня-черный глаз, нахально улыбаясь, так вцепилась в объектив, что я с трудом оторвала ее руку. Сцена была потеряна, кто-то из толпы загородил мне ее спиной.

А сцена была хороша: в кругу цыган, молодых и старых, пел и танцевал мальчик лет девяти. Три гитариста играли, подпевая гортанными, диковатыми голосами в звоне и лязге гитар:

Ай-ай, двинь меня по башке!
Как двинула по сердцу.
Ай-ай, двинь меня по башке,
А то я умру от страсти!

Поет малыш, ловко извиваясь в такт гибким, тоненьким телом. Он вертится по кругу, непрестанно выбивая ритм каблуками высоких сапожков. Но широкополая черная шляпа, надвинутая на лоб, от этих движений даже не качнется, так гордо сидит голова на его темной мальчишеской шее.

Ай-ай! Сердце мое горит
И в тоске по тебе исходит.