Волшебство и трудолюбие

В подъезде

Машинистки дома не оказалось. Я постояла у двери, прислушиваясь, не стучит ли машинка. Но там была тишина. Я вошла в кабину лифта, который, гудя и подрагивая, спустил меня на площадку первого этажа… Здесь над столиком, приспособленным для ночного дежурства, под газетным абажуром горела лампочка, на столе тускло поблескивал старенький чайник с кипятком, сквозь целлофановый пакет просвечивал начатый батон хлеба и пачка рафинада.

— Нетути? — спросила меня лифтерша, примостившаяся на табурете возле столика. И, глядя на меня снизу вверх, она предложила мне присесть на соседний табурет. — Они ить давеча вместе с сынком вышли куда-то… Может, скоро придуть.

Привычным жестом русской крестьянки она поправила по старинке повязанный, уголком надо лбом, клетчатый платок… И каждый, заглянув лифтерше в лицо, узнал бы ее сразу: такие лица бывают в кукольных театрах у той самой куклы-бабки, от которой «колобок ушел». У нее непременно скуластые щечки, близко посаженные глаза, нависшие веки и над ними — углом брови, в которых удивленность, некоторая обиженность, даже когда она улыбается. Улыбка у лифтерши была непроизвольная, видимо, за ней легче было прятать и стыдливость, и недоверие, и неграмотность. И потому она часто улыбалась, показывая ровные, тесно пригнанные желтоватые зубы.

Было уже поздно, и жильцы, возвращаясь домой, кто торопливо, кто устало, ныряли в лифт, мимоходом обращаясь к лифтерше и называя ее тетей Саней.

Слово за слово мы разговорились. Говорила она отрывисто, словно через многоточия, но охотно делилась внезапно возникавшими мыслями.

— Пенсию дорабатываем, — широко улыбнулась тетя Саня, — нам ить уже пятьдесят два стукнет…

— А семья-то есть у тебя? — поинтересовалась я.

Тетя Саня вдруг как-то вся поджалась.

— Семья-то? Да нетути. Мы замуж не выходили.

— Так замужем и не была ни разу?

Она помолчала и потом добавила:

— А замуж — что? Когда замуж берут — это счастье особое… Бедность была у нас. У матери нас семь дочек было. Отец помер. А мы мал мала меньше и все девьки. Ну, а так не бывает, чтоб кажной — счастье… Вот и осталась я одна. — Тетя Саня глядит на свои узкие, темные, тонкокостные руки с выпуклыми ногтями и вдруг спохватывается: — А я и не жалею ничуть. — И из-под нависших век подозрительно заблестели глаза непонятного цвета. — Да-а-а! Ведь это другой раз такое беспокойство, семейность-та… Такая морока…

В подъезд входит пожилой мужчина и медленно поднимается.

— Тетя Саня, ключик, пожалуйста, — говорит он, обивая снег с ботинок.

— Аха! Сейчас… Сейчас… — Она выдвигает ящичек стола. — Вот. Вот, бери, мы там тебе все убрали, постирали что положил, погладили… Иди, батюшка. — Она торопливо захлопнула за жильцом дверцу лифта и повернулась ко мне лицом разгоревшимся, растревоженным какой-то наболевшей недосказанностью. — Вот, как я посмотрю, здесь-то жильцы ить редко кто правильную жизнь держит. Поглядишь, столько недоразуменьев… — Она замолкла, словно волнуясь, и по лицу ее побежали тени, вызванные тоской и тревогой. — А вот у нас в деревне как мужики-то колотят жен… — Тетя Саня встала и машинально нажала кнопку лифта, и тот гудя пошел вниз.

Я с любопытством наблюдала за ее движениями, схожими с дерганьем кукольных артистов. А она снова вернулась к своей теме:

— Вот мою младшую тетку, материну сестренку, ить мужик забил до смерти! — Тетя Саня оскорбленно повела бровями. — Ка-а-ак даст ей хомутом под ребро, ну и прорвал печенку-то… Померла.

Она снова уселась на табурет, сцепила свои сухие, темные пальцы. А потом вдруг залилась тихим, загадочным смехом.

— А вот еще был такой факт у нас, у соседев наших солдатка была… Красавица собой, полная, румяная, и детев у ней не было… А он — в солдатах. Ну, чего ж теперича? Конешно, парни за ней хвостом. И вот, милые вы мои, пошла она, значить, на свидание, на кладбище. Ан там ее, на кладбище-то, двое дожидаются. Ну, переругались, значить, передрались. А они-то, мужики, завсегда споются. Взяли ее, милую, и в отместку прикрутили к кресту на старой могиле. Руки ей закинули за перекладины и прикрутили веревками крепко-накрепко, округ пояса и до колен потуже… Ну, и ушли, значить. Она крутилась, крутилась, а никак не отвяжется…

— Тетя Саня, тетя Саня! — вдруг донеслось из шахты, откуда-то с самого верха.

Тетя Саня вздрогнула и раздосадованно закричала:

— Чего тебе?

— Будь добра, поставь мне колясочку в лифт, а я подниму.

— Каждый раз от так, — ворчала лифтерша, спускаясь под лестницу и вынося оттуда легкую детскую коляску. Она сунула ее в кабину: — Давай, давай, нажимай, ташши.

— Спаси-и-бо! — загудело в шахте, и лифт, дрогнув пошел вверх.