Волтерьянец

Но вот пора и им выйти из церкви. Они двинулись, сопровождаемые нарядной толпой.

— Матушка, золотая!.. ненаглядная моя!.. — вдруг невдалеке от себя расслышала Таня.

Она оглянулась. К ней протискивался карлик, он имел вид сумасшедшего, он как-то захлебывался, дрожал всем телом. Он протиснулся к ней и прильнул к руке ее, повторяя:

— Матушка, золотая… ненаглядная…

От нее он повернулся к Сергею.

Они оба остановились, нагнулись, поцеловали его.

— Ты поедешь с нами, — сказал Сергей.

И странное дело: почти никто из гостей не обратил внимания на эту остановку, не обратил внимания на карлика. Но, впрочем, кто же и знал, кроме Льва Александровича Нарышкина, что это был за карлик и кем он был для новобрачных?

XXIV. КЛЕВЕТА

У ярко освещенного и на этот раз потерявшего всю свою постоянную мрачность подъезда дома Горбатова то и дело останавливались кареты. Хоть и невозможно было по случаю всеобщего траура как следовало отпраздновать свадьбу, завершить ее роскошным балом, но все же все приглашенные присутствовать на венчании были званы и на новоселье к новобрачным, чтобы поздравить их и выпить за их здоровье. Государь с государыней приехали первые и уже дожидались в парадной зале…

Но что же такое произошло? Все видели в церкви, что государь находится в самом лучшем расположении духа, что он весел и доволен, а теперь даже самый ненаблюдательный человек мог заметить резкую в нем перемену. Лицо его, очень часто выдававшее его душевное состояние, было теперь таким, что на него смотреть становилось страшно. В минуты гнева все, что было привлекательного в некрасивой наружности Павла, пропадало. Он то бледнел, то багровел, глаза наливались кровью, ноздри широко раздувались, губы тряслись, он, очевидно, делал последние усилия, чтобы овладеть собою. Но всем хорошо было известно, что когда он таким становился, то уже должен был отказаться от борьбы, он слабел, гнев одолевал его, и он себя не помнил.

Гости входили в зал веселые и довольные, но, взглянув на государя, оставались будто прикованными к месту. Что такое случилось? Что будет? Страх разбирал каждого, каждый много бы дал, чтобы иметь какую-нибудь возможность исчезнуть, скрыться, лишь бы не попасться на глаза государю, но для этого не представлялось никакой возможности — он зорко глядел на всех, он всех видит, он всех заметил.

Вот на пороге залы появились новобрачные. Их лица сияют счастьем, они поспешно подходят к государю и государыне, которые должны благословить их.

— Боже мой! — едва шепнула Таня Сергею.

Он расслышал, взглянул — перед ним было искаженное от гнева лицо государя.

Между тем, Павел Петрович продолжал бороться с собою. Он благословил Сергея и Таню, дрожащим голосом, будто задыхаясь, пожелал им всякого счастья, выпил за их здоровье стакан шампанского, затем подошел к Ивану Павловичу Кутайсову и сказал ему:

— Зови Нарышкина и Ростопчина, и идите за мною!

После того круто повернулся и вышел из залы, направляясь в дальние комнаты.

Все видели, как Кутайсов, несмотря на всю свою важность, бегом подбежал к Нарышкину, потом к Ростопчину, шепнул им что-то, и они втроем исчезли вслед за государем.

Они спешили длинной анфиладой комнат огромного дома, следуя за удалявшимся Павлом Петровичем.

— Что случилось? Куда мы? — шепотом спрашивали Нарышкин и Ростопчин.

— Что случилось! Не знаю… не понимаю… Вы видели — на нем лица нет… Ума приложить не могу!..

Павел остановился.

— Иван, запри дверь на ключ, — проговорил он и почти упал в кресло.

Кутайсов исполнил приказание, и все они втроем стояли, выжидая. У всех даже захватило дыхание. Один только Нарышкин был спокойнее. В том состоянии, в каком он находился, ничто уже, казалось, не могло вывести его из апатии. Что может случиться? Ничего теперь случиться не может, и ни до чего ему не было никакого дела.

Несколько мгновений продолжалось тяжелое молчание, но вот государь заговорил, обрываясь на каждом слове.

— Изменники! Негодяи! Клеветники бессовестные! Звери! — несколько раз повторил он. — Где они? Дайте мне их, чтобы я мог указать на них пальцем, чтобы все могли осудить их по заслугам… Дня прожить не дадут спокойно…

Никто ничего не понимал, но никто не решался прервать его вопросом. Он продолжал: