Волынщики [современная орфография]

Жозеф был не в духе и неохотно отвечал дедушке на его расспросы. Брюлета спросила его, в добром ли здравии его мать, и удивилась ли, обрадовалась ли его приходу. И так как Жозеф на все отвечал только «да» или «нет», то она спросила его еще, не слишком ли он устал, пройдя пешком в Сент-Шартье и тотчас же возвратясь оттуда.

— Мне хотелось сегодня же засвидетельствовать почтение твоему дедушке, — отвечал он, — а теперь я чувствую, что устал не на шутку. Я пойду ночевать к Тьенне, если не обеспокою его.

Я отвечал, что он, напротив, доставит мне великое удовольствие и повел его к себе. Когда мы улеглись, Жозеф сказал мне:

— Знаешь ли, Тьенне, ведь я пришел сюда только для того, чтобы снова уйти. Мне хотелось хоть как-нибудь выбраться из лесу Аллё, где жить для меня становилось тягостно.

— Напрасно, Жозеф. Ты жил там с людьми, вполне заменявшими тебе покинутых тобою друзей…

— Может быть. Только я решился уж на это, — сказал он сухо.

Потом голосом более ласковым прибавил:

— Есть вещи, Тьенне, о которых можно говорить, а есть и такие, о которых должно молчать. Ты больно огорчил меня сегодня, дав почувствовать, что мне и думать нечего о Брюлете.

— Жозеф, ничего подобного я не говорил тебе, по той причине, что мне самому неизвестно, думал ли ты когда-нибудь об этом.

— Очень хорошо известно, Тьенне. Только я напрасно до сих пор не открывал тебе своего сердца. Да что же мне делать? Я не из тех, кому легко во всем признаваться, и чем сильнее что-нибудь меня мучит, тем тяжелее для меня признание. Это мое несчастье, и я думаю, что вся болезнь моя состоит только в том, что у меня мысль всегда стремится к одному концу, но как только я захочу ее высказать, так она тотчас же спрячется в сердце. Выслушай же меня, покуда я могу говорить. Бог знает, на сколько времени я потом онемею. Я люблю и вижу ясно, что меня не любят. Это началось так давно (я любил Брюлету еще в то время, когда она была ребенком), что я привык к своему горю. Я никогда не надеялся понравиться ей и жил в уверенности, что она никогда не обратит на меня внимания. Теперь, после того как она навестила меня в болезни, я увидел, что все-таки хоть что-нибудь да значу для нее. Мысль эта возвратила мне силы и желание жить на свете… Я знаю, впрочем, ох, очень хорошо знаю, что Брюлета встретила там человека, который лучше меня.

— Я ничего не знаю, — отвечал я, — но если б это и было так, то человек этот, мне кажется, не давал тебе никакого повода жаловаться и упрекать его.

— Правда, — продолжал Жозеф. — Я досадую без всякой причины, тем более что Гюриель, зная Брюлету за девушку честную и понимая, что не может на ней жениться, пока будет погонщиком, сам по доброй воле сделал то, что ему следовало сделать — ушел от нее надолго. Я могу, следовательно, надеяться по возвращении явиться к Брюлете не таким несчастным, как теперь. А теперь покуда мне здесь не житье: я чувствую, что не принес с собой ничего нового, и мне кажется, что здесь в воздухе и в словах каждого человека все что-то как будто говорит мне: «Ты болен, худ, дурен и слаб, и нет в тебе ничего ни путного, ни нового, и заниматься тобою нечего!». Да, Тьенне, я говорю сущую правду. Матушка чуть-чуть не испугалась моего лица, когда я к ней явился, и так плакала, так рыдала, родимая, обнимая меня, что тут было больше горести, нежели радости. Также сегодня вечером Брюлета смутилась при моем приходе, да и дедушка ее как будто бы боялся, чтобы я не засиделся у них, а он человек добрый и любит меня, кажется. Ты скажешь, небось, что мне это все показалось. Нет, брат, как все люди, которые мало говорят, я много вижу. Мое время еще не пришло: мне нужно убираться отсюда, и чем скорее, тем лучше.

— Мне кажется, — сказал я, — что тебе не мешало бы отдохнуть хоть денька два или три, потому что ты наверняка уйдешь отсюда надолго, а с твоей стороны, право, нехорошо заставлять нас тревожиться о себе, когда ты мог бы избавить нас от всякого беспокойства на твой счет.

— Будь покоен, Тьенне, — отвечал он, — у меня сил довольно, и болен я не буду. Я убедился теперь в том, что люди тщедушные, которым Господь Бог не дал большой силы, наделены Им такой волей, которая стоит всякого здоровья. Я нисколько не солгал, сказав вам еще там, что весь как будто бы обновился, когда увидел, как храбро дерется Гюриель, и когда, проснувшись ночью, услышал голос, который говорил мне: «Стыдись! Посмотри на меня: я человек, а ты ребенок, и до тех пор, пока не сделаешься человеком, толку в тебе не будет!». Я хочу переделать свое жалкое тело и душу и воротиться назад в таком виде, чтобы смотреть на меня и слушать меня было приятнее, чем всех других угодников Брюлеты.

— А если она выйдет замуж прежде, чем ты воротишься? — спросил я. — Ведь ей пошел девятнадцатый год: самое время, кажется, подумать об этом, особливо для девушки, за которой столько ухаживают.

— Она ни за кого не пойдет, кроме Гюриеля или меня. Только нас может полюбить она… Извини, Тьенне, я знаю… Или, по крайней мере, полагаю, что и ты также думал…

— Да, — отвечал я, — только не теперь, а прежде.