Волжская метель

— Батюшка Павел Георгиевич, да мне просто даже странно, какие у вас понятия… Не было там никаких офицеров, тракт перекрыт был сперва офицерами, потом красными. Одни красноармейцы да красные дружинники лежали. Доктор Попов в партию большевистскую записался, режет и порет по-прежнему, сейчас только тяжелораненые долечиваются, одни ярославцы. Наших сельчан доктор Попов в эти дни в больницу не клал, по домам ходил лечил. Коек у него не хватало.

Лицо капитана становилось все напряженнее, он прикуривал папиросу от папиросы.

— Когда усадьбу нашу сожгли?

— Прошлой осенью, еще в ноябре. Но ее ведь пришлые спалили, не солнцевские.

Капитан заглянул в окно. Была предрассветная темень. Зуров опустил занавеску, потревожив листья гераней.

— Жатва началась? — вдруг осведомился он, будто без всякой связи с предыдущими речами.

— Началась! — отец Федор с полной готовностью и душевным облегчением перешел к теме хозяйственной. — Престольный праздник у нас, как помните. ильин день, теперь по-новому второго августа, на субботу нынче приходится. Отслужив, отпразднуем, мужики в воскресенье опохмелятся, а четвертого августа решили всем миром на Дальние поля пойти, за пять верст. Там места открытые, хлеба ровные, созрели купно и перестоять могут — хоть нынче жни. И, между прочим, на ваших Лесных полянах нынче такие травы для второго покоса, каких и прежде не бывало! Дай, господи, вёдро после жатвы — сразу на второй покос!

— Благодарю вас. Застав, кордонов поблизости не замечали?

— Были! В Диевом Городище и сейчас проверяют едущих. Пароход посреди плеса на якорь ставят, на моторке подплывают, проверяют и пассажиров и грузы.

— Значит, пошли пароходы?

— Пошли, Павел Георгиевич, слава богу!

— Ну с меня достаточно. Решение принял. Кое-кто пожалеет, что с красными связался… Оружия вы, господа, верно, не имеете?

— У господина Букетова есть браунинг. Мой… не сохранился.

Когда домик опустел, священник и попадья заперли двери на все запоры и в спальне стали оба на колени перед ликом Ильи.

4

Гости Волчьего оврага покинули урочище в ночь на 4 августа. Отряд разделился: пять человек блокировали подступ к больнице, четверо засели в кустарнике, где за росстанью начиналась проселочная дорога к Дальним полям.

Мимо этой второй зуровской группы потянулись еще до рассвета крестьянские подводы и пешне жнецы с косами и серпами. В плетеном возке с пегой лошадью проехали священник с дьяконом служить в поле раннюю обедню перед началом страды. Солнце еще не. поднималось, когда работа на Дальних, бывших зуровских, полях закипела.

И тогда из обеих замаскированных групп, прячась за плетнями и яблонями, подкрались к почти безлюдному селу по два человека. Капитан Зуров, лежа за пулеметом, видел сквозь прорезь щитка начало проселка и ближние домики. Посланцы уже крались обратно. Под застрехами кровель кое-где вымахнули светло-рыжие лисьи хвосты. Капитан проверил, как вставлена лента, и, резко щелкая, дважды подал рукоять затвора вперед, ставя «максим» на боевой взвод. Упер большие пальцы в гашетку… Сощурившись, ждал минуту, другую… И вдруг старушечий истошный крик:

— Батюшки-светы! Караул! Горим!

На пустынной улице появились старики, машущие руками, и несколько белоголовых ребятишек. Но лишь посильнее пахнуло горячим ветром, и на краю села взялись пламенем все соломенные крыши, ребятишек будто смахнуло с улицы: детвора кинулась по избам, искать там, дома, защиты от гудящего вверху пламени…

Пересохшая за жаркое лето солома почти не давала дыма. Лишь когда затрещали сосновые бревна срубов и от палящего зноя сомлели живые дерева в палисадах, выметнуло к небу оранжево-серое полотнище, прошитое красными искрами. Старик пономарь, застигнутый бедою посреди улицы и уже понявший, что не устоять его бобыльему домишке против огненной напасти, побежал не домой, а в другую сторону, к храму, отвязал притянутую к перекладине веревку набатного колокола и забил, затрезвонил: бам-бам-бам!

И тогда те, к кому воззвал набат, опустили серпы, распрямили спины, глянули в сторону села и увидели реющее над ним гибельное знамя пожара.

Женщины на поле жатвы бросали старших детишек и, не помня себя, босые, растрепанные, что есть духу мчались туда, к домам, к меньшеньким, оставленным с бабками. Кто скакал на выпряженной лошади, кто спотыкался на обочине, вскакивал снова и опять летел без памяти проселочной дорогой, которой не было конца.

В голове спешащего народа оказались, как всегда, подростки. Почти догоняя их, ровно бежали мужики постарше, те, кто в походных маршах и наступлениях научился рассчитывать силы. Растягиваясь на бегу все более, пестрели кучки фигурок в домотканых сарафанах и ситцевых платках. Обгоняя женщин и девок, пронесся возок священника. Отец дьякон стоял в рост и нахлестывал пегую лошадку, а в плетеном кузове подпрыгивал на сиденье отец Федор, без шляпы, с крестом на груди.

До села, охваченного пожаром, осталось меньше версты. Головные поравнялись с придорожной зарослью кустарника.