Воображаемые встречи

Вагнеру приходилось и раньше пользоваться чужой денежной помощью. Но друзья ничего не требовали в обмен за это. А когда он не поладил с ними, то отказался от их денег. Но внимание этого экзальтированного короля, его голубые глаза, полные вечной меланхолии и невысказанного упрека, его клятвы в вечной дружбе и требования таких же клятв от «друга», который старше более чем на тридцать лет! Эта необходимость поддерживать всегда «возвышенное» настроение… И как трудно вести себя с королем так, будто видишь в нем знатока музыки и красоты. А он совсем не знаток и любит музыку как-то взахлеб, глухо…

Будь он бедным мальчиком, каким-нибудь начинающим музыкантом, еще можно было бы с ним поладить. Гулять с ним иногда в свободное время, а иной раз и прогонять его: «Знаешь, дружок, нет времени, приходи-ка завтра или на той неделе. Ну, нечего хныкать: потерпишь несколько дней!» А как это скажешь королю?

— О, Рихард, — говорит он, — этот мотив лебедя говорит нам о темной печали.

— Нет, ваше величество, скорее о светлой.

— Ну да, я хотел сказать — о светлой. Но все-таки здесь есть какая-то демоническая нотка…

…То есть — никакой, но приходится молчать, почтительно склонив голову.

— Вы не должны сердиться на меня, Рихард. Я так боюсь, что вы рассердитесь.

— О, ваше величество, как вы можете думать!

— Не говорите так. И называйте меня Людвигом.

— Я буду называть вас так, если вы хотите.

Король сияет. В общем, он славный мальчуган, но…

— Вы очень упрямы, Рихард. Почему вы непременно хотите поставить все «Кольцо» [157] сразу? Почему бы не поставить пока только пролог? Или одну «Валькирию»? Я мог бы это устроить.

— Ваше величество, вы же знаете, каков мой замысел. «Кольцо Нибелунга» — это четыре оперы, но единое целое.

— Иногда нужно пойти и на уступки. У вас столько недоброжелателей.

И король добивается постановки «Валькирии». Но Вагнер не участвует в этом; он даже не является на премьеру.

— Вы огорчили меня, Рихард. По-моему, вы просто жестоки.

— Но я ведь предупреждал ваше величество, что…

— Ты упорно не хочешь называть меня Людвигом!

— Но я предупреждал, что этого нельзя делать. «Валькирия» только часть «Кольца».

— Ну хорошо. Я все-таки счастлив, что она шла. И успех был…

— Вряд ли, Людвиг.

— А! Это мило, что ты меня так назвал. Ты все-таки добрый.

Но иногда проявляется и самодурство.

— Я, кажется, король! И мне странно, что вы противитесь моей воле!

— Я только хотел объяснить вашему величеству…

— Прошу не перебивать меня! Мое решение свято. И никому его не переменить!

— Я вынужден молчать, ваше величество.

— Ах, не говори так: это разрывает мне сердце!

Козима, которую Вагнер часто видал в Мюнхене, совсем не считала положение затруднительным.

— Король забавен, — говорила она, — он обожает вас, это естественно. Но за счастье дружить с вами он должен платить — и подороже.

— Однако, милая Козима…

— Не будем притворяться, Рихард. Вы верите в свою гениальность, ваше творчество нужно не только для всех нас, но и для будущих поколений. С какой же стати вы должны прозябать в бедности? В неизвестности? Король хочет избавить вас от этого, тем лучше. Это большая честь для него, а не для вас. Я не знала, что у вас такая хилая совесть.

— Но в качестве «купленного» я обязан приспособляться.

— Ничего подобного. Мне кажется, вы можете делать все, что вам вздумается. Король все примет. Можете капризничать, ходить на голове.

— Я не акробат, — обиделся Вагнер, — и как раз боюсь, что он заставит меня ходить на голове.

— Не бойтесь — не заставит.

— Иногда я действительно боюсь короля, — сказал Вагнер. — Мне кажется, что он… что у него в голове не все в порядке.

— Возможно. Мне тоже так кажется.

— Но ведь это опасно. Сегодня он любит своих друзей, а завтра их возненавидит…

— Возможно. Но это бывает и с самыми разумными людьми.

— С такими, как Людвиг, не знаешь, как держать себя.

— Пустяки. Будьте самим собой и принимайте поклонение — вот и всё. Я только посоветую вам никогда не забывать в его присутствии, что вы его подданный. Ему очень приятно его звание. Он хочет быть для вас не просто другом, а «царственным» другом. Я это заметила. Впрочем, это всё пустяки. Страшен не король, а его подданные.

— Ну, их-то я не боюсь! — надменно сказал Вагнер.

— Напрасно. Но и с ними можно бороться.

— Впрочем, — говорил Вагнер, — король еще очень молод и играет в романтизм. Со временем он вникнет в дела и сделается таким же, как и все посредственные короли. Пусть играет.

После представления «Тристана», возвращаясь домой с Бюловым и Козимой, Вагнер заметил на улице стройную женщину в черном. Она садилась в карету. Ее спутник помог ей взобраться на ступеньку. Вагнер узнал его: это был Отто Везендонк.

Значит, она приехала. Некогда он писал ей: «Тристан принадлежит только тебе». Они уже давно не переписывались. Какова она? Как странно, что это прошло. Было сильнее всего и прошло.

Козима спросила:

— Что это вас так внезапно опечалило? Ведь все прошло хорошо? — Она имела в виду оперу.

— Да, конечно.