Воображаемые встречи

Любовь к природе и к сказке внушил ему отец. Старшие братья были склонны к деловой стороне жизни. После отца они унаследовали издательство и типографию в Цвикау.

А сам отец, насколько я понял, в молодости мечтал о другом: он писал стихи, надеялся стать поэтом. Но здравый смысл и тонкий вкус подсказали ему, что лучше распространять хорошие книги, чем писать посредственные. Образованность и ум помогли ему поставить издательское дело на большую высоту.

И все же любовь к поэзии, неутоленная тоска по ней не покидали Фридриха Шумана. Вот почему так обрадовали его первые стихи Роберта: то, в чем судьба отказала отцу, может быть, выпадет сыну? Роберт помнил отца, его высокий лоб, добрые, грустные глаза. Если любознательность младшего сына часто утомляла мать, то отец при всей занятости всегда отвечал на его вопросы. А если не мог ответить, то говорил: «Подожди до завтра, дружок, я узнаю подробнее». И на другой день напоминал: «Ты спрашивал меня о повадках кенгуру. Так вот…» Но Роберт нередко и сам не помнил своих вопросов — их было слишком много. Все же его интересовали кенгуру. Их прыжки он изобразил в маленьком музыкальном экспромте: кенгуру с детенышем — прыжок и остановка.

Все воспитание Роберта подчинялось единой цели: он будет поэтом или музыкантом. Вскоре обнаружилось, что к музыке его влечет сильнее.

Без труда он выучился играть на фортепиано. В шестнадцать лет уже управлял школьным оркестром. Литературные занятия шли своим чередом: он писал стихи, переводил. Языки также давались ему легко.

Так продолжалось еще два года после смерти отца, и никто не мешал Роберту. Но, как только он окончил гимназию, все изменилось. Фрау Шуман решительно объявила свою волю: он будет юристом и никем другим.

— Музыка тебе, конечно, пригодится, — сказала она в утешение. — Юрист, играющий на фортепиано, — фигура видная. Ты будешь иметь успех.

Я раза два видел фрау Иоганну Шуман, познакомился с ней. Она мне показалась немного суетливой, но доброй и горячо любящей своих детей, особенно младшего сына и дочь Эми. И все же она причинила этому любимому сыну немало горя. Кто знает, если бы не постоянная внутренняя ломка, которой он подвергал себя в юности, подавляя влечение к музыке, может быть, его впечатлительная натура оказалась бы более стойкой в борьбе с наследственным недугом? К таким людям, как Роберт, надо относиться особенно бережно. Но мать была уверена, что желает ему добра.

А он был на редкость любящим и почтительным сыном. Страдая от своего двойственного положения, он никогда не обвинял мать. К тому же у нее было слабое здоровье. Получая письма из Цвикау, Роберт не раз просил меня вскрывать их первому и с тревогой всматривался в меня, пока я читал начальные строки.

Будем справедливы: в конце концов, убедившись, что для Роберта нет другой дороги, его мать позволила ему оставить университет и всецело заняться музыкой.

Но это произошло не скоро.

Глава третья. Полуфантастическая

Как он жил в Гейдельберге, мне стало известно лишь через полтора года, когда он вернулся в Лейпциг. В редких письмах ко мне он сообщал, что профессор Тибо действительно замечательная личность, только любви к юридическим наукам Роберту не внушил; напротив, как на грех, Тибо очень любит музыку и всячески поощряет стремления ученика. По его рекомендации Шуман несколько раз с успехом выступал в Гейдельберге.

Тибо и помог ему попасть в ближайший город — Франкфурт на концерт Николо Паганини.

Подробности этого концерта я узнал позднее. Шуман рассказывал мне, как он потом всю ночь бродил по улицам Франкфурта, размышляя об этом чуде.

Он говорил:

— Музыка Паганини обжигает, как пламя. Его скрипка звучит, как труба, порой в ней слышится гудение органа, звон оркестра. Это совсем новый, полнозвучный инструмент.

Но как добился Паганини своей победы? Натянул ли на скрипке другие, нескрипичные струны? Изменил ли форму деки? Нашел ли редкое дерево, по-особому звучащий материал? Произвел ли, наконец, ученые изыскания, открыв неведомые тайны акустики? Нет, он играл на старинной кремонской скрипке[4]. Чудеса достигались одной его игрой. Значит, можно преобразить звучание скрипки, не будучи скрипичным мастером, а только музыкантом? Значит, есть еще тайны в искусстве исполнителя?

Но если скрипач мог добиться таких чудес на своей маленькой скрипке, у которой всего четыре струны, то чего же достигнет преобразователь-пианист на своем мощном инструменте, столь близком к оркестру?

Взволнованно описывал Роберт ту ночь после концерта. Он шел по главной улице. Было уже поздно, когда он увидел прямо впереди себя худую высокую фигуру человека во фраке, без шляпы, с длинными, до плеч, прямыми волосами. Конечно, это мог быть только Паганини. Он даже не переоделся после концерта, лишь скрипку оставил в гостинице. Он что-то бормотал про себя и порывисто жестикулировал.