Воображаемые жизниСобрание сочинений. Том III

Чекко бросился в Сиенну и погрузил руки в мешки с новенькими флоринами, в сотый раз повторяя себе, что теперь он не бедный брат Арриго, а благородный владетель Арчидоссо и Монтеджиови, богаче, чем Данте, и лучше, как поэт. Потом ему пришло в голову, что он грешник, ибо желал отцу смерти, и он начал раскаиваться. Тут же он настрочил сонет к Папе, прося в нем о крестовом походе против всех, кто оскорбляет родителей.

В жажде излить свою душу он поспешно вернулся во Флоренцию, обнял чеботаря и просил быть за него ходатаем перед Девой Марией. Потом со всех ног поспешил к торговцу освященным воском и купил грузную свечу. Чеботарь с умилением зажег ее. Оба плакали и молились Мадонне.

До позднего часа слышался смиренный голос чеботаря. Он пел славословия, любовался на свечу и отирал другу слезы.

ПАОЛО УЧЕЛЛО Художник

В сущности, его звали Паоло ди Доно, но флорентинцы прозвали его «Учелло» или «Птица» по причине множества птичьих чучел и рисунков зверей, наполнявших его дом, ибо был он слишком беден, чтобы держать животных или доставать тех, которых не знал. Однажды, как о нем рассказывают, он работал в Падуе над фреской, изображавшей четыре стихии, и в качестве символа воздуха поместил там хамелеона. Но, никогда его не видав, вместо него он изобразил верблюда с раздутым брюхом и с разинутой пастью. (Хамелеон, — объясняет Вазари — похож на небольшую сухую ящерицу, между тем как верблюд есть крупное, качающееся на ходу животное).

Учелло не заботился о реальности предметов, но лишь об их многочисленности и бесконечном разнообразии линий. Он делал голубые поля, красные города, всадников в черных доспехах, на дышащих пламенем эбеновых конях, с копьями, устремленными, как световые лучи, во все стороны неба.

Была у него привычка постоянно помещать на картинах «Mazocchi», представляющие собой род деревянного обруча, крытого сукном и надеваемого на голову так, что складки откинутой ткани обрамляют лицо. Учелло изображал их то остроугольными, то квадратными, то в виде пирамиды или конуса, глядя по данным перспективы, и находил целый мир сочетаний в складках mazocchio. Скульптор Донателло говаривал ему: «Ах, Паоло, ты упускаешь сущность ради тени!»

Но «Птица» продолжал свою кропотливую работу. Он соединял круги, делил углы, изучал всякое творение во всех его видах и обращался за разъяснением Эвклидовых задач к своему другу, математику Джиованни Манетти. Потом он запирался и покрывал свои пергаменты и деревянные дощечки точками и кривыми.

Он непрестанно работал над изучением архитектуры, в чем помогал ему Филиппо Брунеллески. Но у него не было намерения быть строителем. Он довольствовался тем, что замечал направление линий от фундамента к карнизам, и сцепление прямых в их точках прикосновения, и законы сведения сводов к их верхнему соединительному камню, и веерообразное схождение потолочных балок, которые как будто сливаются в конце длинной залы. Он также изображал всех животных, и их движения, и жесты людей, стараясь свести их к простым линиям. И как алхимик, склонясь над смесями металлов и посредствующих веществ, наблюдает их плавку на своем горне в надежде найти золото, так Учелло сливал все формы в один тигель. Он их соединял, комбинировал и плавил, чтобы добиться их превращения в одну первоначальную, из которой исходят остальные. Вот почему Паоло Учелло жил, затворившись, как алхимик, в своем маленьком доме. Он верил, что ему удастся заменить все линии одним идеальным аспектом. Ему хотелось уловить весь сотворенный мир, каким он отражается во взоре Бога, который видит все фигуры исходящими от одного сложного центра.

В одном с ним городе жили Гильберти, Делла-Робиа, Брунеллески и Донателло; все они, гордые своим мастерством, смеялись над бедным Учелло, над его безумными мыслями о перспективе, и с жалостью глядели на его дом, богатый науками и бедный запасами. Но Учелло был еще более горд. Во всякой новой комбинации линий он надеялся найти способ творения. Его цель была не подражание, а власть раскрывать совершенный облик каждой вещи, и странная коллекция шапочек со складками казалась ему в большей мере откровением, чем прекрасные мраморные лица Донателло.

Так жил «Птица», вечно в плаще с капюшоном на задумчивой голове. Он не замечал, что ел и что пил, и был вполне подобен отшельнику.

Однажды, на лугу, у груды старых камней, потонувших в траве, он увидел смеющуюся девушку с гирляндой на голове.

На ней была длинная изящная одежда, в боках поддерживаемая бледной лентой, и движения ее были гибки, как ветви, которые она сплетала. Ея имя было Сельваджия. Она улыбнулась Учелло. Он отметил склад ее улыбки и, пока она на него смотрела, разглядел тончайшие линии ресниц, и круг зрачков, и изгиб век, и легко подхваченные волосы. Мысленно он располагал на тысячу ладов гирлянду, окаймлявшую ее лоб.