Воображаемый друг

– Пусть хранится у вас, шериф. Мы раскроем это преступление.

И все. Шериф кивнул и убрал вещественное доказательство в карман.

– Шериф, – собрался с духом Эмброуз. – Вы не против прийти на похороны моего брата?

– Почту за честь, сэр.

На похоронах Эмброуз изо всех сил старался выглядеть примерным католиком. Внимательно слушал мессу отца Тома о покое и прощении. Вкусил просфоры за упокой, хотя по вкусу она напоминала пересушенный пенопласт. Вызвался нести гроб, даром что мучился поясницей и негнущимися коленями. Но лучше сломать себе хребет, чем устраниться от участия в похоронах Дэвида. Над могилой отец Том сказал прощальное слово. Эмброуз положил на могильный камень розу.

Но умиротворения не было. И слез тоже.

Только смутное беспокойство.

Ведь точка еще не поставлена.

Его брат не обрел покоя.

А его самого так и тянуло в их старый дом. Безотлагательно.

За ним по-прежнему числилась машина, но из-за слабого зрения его, согласно законодательству штата, лишили водительских прав. К счастью, Кейт Риз предложила его подвезти – она жила буквально напротив. Эмброуз был рад ее компании, потому как по мере приближения к дому в нем нарастало еще одно чувство.

Очень похожее на ужас.

Не открывай дверь. Там не ребенок! Твой брат говорил правду!

Эмброуз ступил на крыльцо. Нажал кнопку звонка. В ожидании покосился на то место, где когда-то обнаружил детскую коляску. Детский плач до сих пор звенел у него в ушах. Память сохранила беседу полицейских с отцом.

На магнитофоне отпечатки пальцев не обнаружены, сэр. На коляске тоже.

Но кто-то же сюда ее принес?!

И вопросы матери.

Почему ты не уследил за братом?!

Чтобы избавиться от неприятного чувства, Эмброуз стал разглядывать улицу. На миг вспомнил то последнее лето, после которого с Дэвидом стало твориться неладное. В ту пору на подъездных площадках все отцы с сыновьями занимались своими автомобилями. Барри Хопкинс колдовал над своим «Доджем» сорок второго года. Эта улица считалась благополучной. Все проявляли взаимовыручку. Пока мужчины слушали радиотрансляции матчей питтсбургских «Пиратов», женщины в гостиных играли в бридж, потягивая белое вино или джин. На следующее лето после исчезновения Дэвида соседи стали проводить на улице гораздо меньше времени. Детей, за редкими исключениями, не отпускали со двора. Что же до карточных игр, Олсонов никто больше не звал на партию в бридж. Мать очень обижалась, хотя Эмброуз понимал: люди боятся, что горе заразно. Но все-таки несправедливо, что вместе с сыном мать потеряла еще и друзей.

– Здравствуйте! Чем могу быть полезна?

Обернувшись ко входу, Эмброуз увидел молодую женщину. На вид лет тридцати. Симпатичную, приветливую. Он машинально снял шляпу и почувствовал, как зимний воздух холодит его лысый затылок.

– Да, мэм. Простите за беспокойство. В этом доме когда-то жила моя семья. Так вот, э-э…

Эмброуз осекся. Он хотел попросить разрешения зайти, но сейчас уже был далеко не уверен, действительно ли ему этого хочется. В груди росло напряжение. Что-то не так. Но тут вмешалась Кейт Риз.

– Мистер Олсон хотел спросить, нельзя ли ему зайти. Я Кейт Риз. Живу на этой улице, – сказала она, указав в соответствующем направлении.

– Конечно. Пожалуйста, мистер Олсон. Мой дом – ваш дом. Или наоборот? – пошутила хозяйка.

С натянутой улыбкой Эмброуз переступил через порог. Когда дверь захлопнулась, он машинально повернулся к вешалке, чтобы оставить пальто и шляпу. Но, конечно, материнской вешалки уже не было. И обоев тоже. Да и ее самой.

– Сварить вам кофе, сэр? – предложила женщина.

Эмброуза совершенно не тянуло пить кофе; ему хотелось поскорее остаться в одиночестве, наедине со своими мыслями. Без лишних слов он согласился на чашку какого-то «ванильного ореха» и поблагодарил женщину за радушие. Миссис Риз осталась с хозяйкой – Джилл, как та представилась – на кухне и завела оживленную дискуссию о ценах на недвижимость в этом районе.

Эмброуз прошел через гостиную. Камин сохранился, но ковровое покрытие с пола убрали, чтобы открыть паркет. Ковролин, насколько ему помнилось, некогда был признаком статуса. Как гордилась мать, когда отцу подняли зарплату и они смогли себе это позволить. А Джилл наверняка так же гордилась своим паркетом, потому что все новое – это хорошо забытое старое. Быть может, когда Джилл состарится и продаст дом, в моду опять войдет ковролин, и какая-нибудь молодая парочка будет потешаться над устаревшими паркетными дощечками.

У него за спиной скрипнула половица.