Воображаемый собеседник

День был суетливый, Кочетков вывесил на двери объявление, что сегодня приема нет, и запер дверь, сотрудники не уходили со двора, принимая, разгружая и пересчитывая товар. Было много возни и крику с возчиками, на некоторых штуках сукна не оказалось пломб, на нескольких возах не сходился счет, не все сукно подходило под описание, присланное из треста. Ендричковский ездил в трест и обратно, тов. Майкерский ругал всех, а Евин ругал возчиков, а возчики ругали Евина, трест, железную дорогу. Раскладывать товар нужно было в порядке, а прислали его в беспорядке, пришлось сперва все разложить во дворе, а уж потом относить в склад. Мог пойти дождик, товар бы подмок, поэтому все торопились. Возчики не желали помогать, уверяя, что это не их дело и что они даже не обязаны разгружать воза, а только привезти товар в целости и сохранности. Но еще не было установлено, привезли ли они товар, действительно, в целости и сохранности, так как не все сходилось и с железнодорожною накладной. Возчики обижались, ругались и клялись, но для выяснения дела пришлось послать Ендричковского на вокзал. А Райкин и Геранин, относя уже кипы на склад, умудрились их перепутать, пришлось старшим бежать туда и восстанавливать нарушенный порядок. Словом, дела было столько, что все глядели друг на друга волками, на службе остались лишний час, и когда, наконец, работа была закончена, товар уложен и возчики уехали, все оказались измученными и, не заглянув даже наверх, быстро разобрали шапки и разбежались по домам.

Не торопился только Петр Петрович. Он и прежде был человек неторопливый, а теперь ему стало просто некуда спешить. Ведь дома ждала его та же скука, что и на службе. С тех пор как он так резко и грубо накричал на всех, домашние стали относиться к нему с осторожностью и особою предупредительностью. Если б они обиделись, если б сделали вид, что ничего не произошло, или хотя бы заговорили с Петром Петровичем о том вечере, может быть, он легко бы вернулся к прежней и такой недавней своей жизни. Но домашние как раз тщательно избегали всего, что могло бы ему напомнить о его грубой выходке и тем не давали ему ни на миг забыть о ней, забыть о том, что произошло нечто, разделившее его и семью. Подчеркнутая внимательность домашних, их фальшиво веселые глаза, невысказанное сожаление и молчаливый упрек раздражали Петра Петровича, и часто он с трудом сдерживался, чтобы не повторить снова той выходки. Он знал, что это еще больше отделило бы его от семьи, что это было бы совсем несправедливо, но и их обращение с ним доводило его порою до тихой ярости.

Он пришел домой, пообедал и сел в своем углу вдали от всех. Он молчал, и молчали все, видя, что их обращения и шутки не находят в нем ответа. Дети быстро ушли к себе, а Елена Матвевна сидела с шитьем. Шитье шло плохо, она то и дело опускала руки и взглядывала на Петра Петровича. Она, может быть, многое могла бы сказать ему, а может быть, и без слов сумела бы его успокоить, но и она не решалась подойти к нему, потому что в его поведении было что-то отстраняющее, враждебное, а главное — незнакомое ей. Она не понимала, что творится с ним, и не подходила к нему, опасаясь неподходящим жестом или неподходящим словом оскорбить его. А враждебность и отчуждение его еще не выросли до такой степени, чтобы можно было ей без всяких уже мыслей кинуться к мужу, тормошить его, ухаживать и неотступно требовать, чтобы он стал снова прежним.

Петр Петрович не подозревал, что делалось за его спиной. Он с тоскою глядел в окно и видел там все то же: пыльные, серые стены дома, в котором жили Маймистовы, кусочек темнеющего уже неба. Звуков никаких не доносилось, воздух был по-летнему душен и тяжел. Он хотел было взяться за газету, собирался уже сказать, чтобы зажгли свет, но затерял очки. Шаря их по всем карманам, он наткнулся на какой-то сверток и в первую минуту никак не мог догадаться, что это такое попало к нему в карман. Он вынул сверток и поднес к глазам. Это были деньги.