Воображаемый собеседник

— Простите меня, пожалуйста, Петр Петрович, — сказал он, — что я все это время не наведывался к вам. Я был очень занят в театре, и у меня случились разные неприятности. Потом, кажется, и ваши семейные не испытывают большого желания видеть меня. Но только, пожалуйста, не думайте, будто я не интересуюсь вашим здоровьем. Я уже говорил вам, что считаю вас одним из прекраснейших людей, которых я встречал. Я всех расспрашивал о вашем здоровье. Одно время я не хотел заходить, чтобы не тревожить вас. Я очень близко принимаю к сердцу все, что касается вас, — прямо как о родном человеке. Я чуть не плакал от сочувствия к вам. Но теперь ведь вам лучше, правда? И еще я хотел вам сказать (Черкас даже опустил глаза, и голос его дрогнул), мне было так неловко, что я до сих пор не возвратил вам тех пяти червонцев. Но поверьте, не было у меня. Жалованье задержали, других поступлений нет. Умоляю вас, не думайте ничего другого.

Петр Петрович выслушал его совершенно спокойно, но не поверил ни одному слову. Откуда взялось такое недоверие, Петр Петрович сам не знал и не интересовался этим. Может быть, на него все-таки повлияли слова Евина и отношение домашних к Черкасу, а может быть, слова и голос и все поведение актера были как-то неестественны сегодня. Но Петр Петрович не рассердился и даже не держался настороже. Черкас все-таки по-прежнему занимал его. И он пригласил актера присесть.

— С огромным удовольствием, — ответил Черкас, — даже с наслаждением. Я ваше общество очень люблю, а сегодня у меня свободный день.

Он уселся рядом с Петром Петровичем, вздохнул, помолчал и осторожно сказал потом:

— Я слышал, Петр Петрович, у вас были еще неприятности из-за этих пяти червонцев. Ваши сослуживцы, или один сослуживец, позволили себе высказать какое-то наглое подозрение. Мне так больно, что все это из-за меня. Если б вы пожелали, я бы вам расписку выдал в получении заимообразно пятидесяти рублей от вас, как оправдательный документ.

— Мне еще пока и на слово верят, Аполлон Кузьмич, — ответил Петр Петрович. — И потом, эти деньги покрыты, вы мне их лично должны.

— Мне так совестно, — снова вздохнул Черкас, — что я их задерживаю. Но что же делать, Петр Петрович, когда нет. Я в очень стесненных обстоятельствах сейчас.

— Как же вы это так? — с любопытством спросил Петр Петрович. — Вы ведь, кажется, прежде не нуждались.

— Обо мне всякое говорят, — явно забегая вперед, вкрадчиво ответил Черкас. — Вы ведь знаете, Петр Петрович, что такое клевета. У меня язык довольно острый и мысли очень вольные — этого люди не любят. Я, кажется, никому зла не причинил, а часто узнаю, что люди, которых я иногда и в глаза не видал, говорят обо мне разные гадости, как худшие враги. Вот, например, сослуживцы ваши меня терпеть не могут, даже не кланяются и всячески мне это показывают, а один, такой мрачный и высокий, чуть не накинулся как-то на меня. А ведь я их всего-навсего один раз видел — у вас на именинах — и, кажется, никому ничего не сказал. Я живу на жалованье, Петр Петрович, и жалованье мое небольшое. Я и не обедаю часто, а если одет прилично, так это потому, что я актер, мне иначе нельзя.

— Меня вот что интересует, — сказал Петр Петрович. — Откуда вы все знаете, кто что сказал, кто что про вас думает? Вы так говорите, как будто все слышали сами и у других в душе побывали.

— А разве я ошибаюсь? — вкрадчиво возразил Черкас. — Скажите сами, Петр Петрович, разве я ошибаюсь?

Петр Петрович подумал, постарался вспомнить, что говорил Черкас и что было на самом деле, и должен был признаться, что до сих пор актер не ошибся ни разу. Это неприятно поразило Петра Петровича, и он посмотрел на собеседника с легкою враждебностью. Черкас этого не заметил, он, казалось, был только очень доволен немым признанием Петра Петровича.

— Ну, вот видите, — торжествующе сказал он. — Я прав.

— Да, — протянул Петр Петрович и почувствовал вдруг желание обязательно сказать или сделать что-нибудь Черкасу наперекор и каким-нибудь образом добиться, чтобы актер не всегда оказывался прав. — Только я вас не о том спрашиваю. Я спрашиваю, как это выходит, что вы не ошибаетесь. Откуда вы все знаете?

Черкас помолчал. Сумерки сгустились, и Петр Петрович в темноте неясно видел лицо собеседника. На улице было очень тихо, на кухне Елена Матвевна переставляла тарелки. Время, казалось, шло еще медленнее, чем обычно, хотя за всю болезнь Петра Петровича оно не шло, а ползло. Наконец Черкас ответил, и голос его зазвучал несколько издалека и таинственно — оттого, может быть, что он опустил голову и не глядел на собеседника.

— До меня многое доходит, Петр Петрович. Люди говорят кому-нибудь, а не стенам. У актеров всегда много знакомых, а сплетню каждый с удовольствием повторит, да и городок у нас небольшой, в общем, все друг друга знают, если и незнакомы.

Он снова помолчал — сегодня он говорил тише и медленнее обычного, словно тщательно взвешивая все, что собирался сказать, — он вздохнул и заговорил снова, как бы нехотя, вскользь, невольно в чем-то признаваясь: