Можно говорить о пороге
судьбы, о количестве значительных событий, начиная с которого они благоприятствуют или препятствуют идее нашей жизни. Встреча со знакомым на улице остается в сфере случайности, даже в том случае, если мы собирались ему написать и случайность становится вследствие этого «удивительной», т. е. получает оттенок осмысленности. Однако это все-таки переходит в случайность, не вступая в связь с окончательной определенностью жизни. Но если эта встреча в результате связанных с ней последствий становится отправным пунктом глубоких изменений жизни, она называется в обычном словоупотреблении велением судьбы и рассматривается как совершенно новая категория: теперь чисто периферическое событие по своей позитивной или негативной телеологии принадлежит единству и смыслу индивидуальной жизни, интегрируя их. Там, где мы говорим о чисто внутренней судьбе, само «Я» соответственно разделилось на субъект и объект. Подобно тому, как мы для себя – объект познания, мы для себя и объект переживания. Как только наше чувствование, мышление, воление подводится для нас под категорию «события», наша текущая, субъективная, центральная жизнь ощущает это как воздействие содержаний внешнего мира; мы называем это воздействие в пределах замкнутого объема всей нашей личности судьбой [Зиммель 1996: 95].Таким образом, судьба – это оператор селекции
. То есть то, что отбирает «внешние», объективные, каузальным образом связанные события, размещенные в историческом времени, и делает их событиями вашей жизни, переносит их в иную, интенциональную, темпоральность. Поэтому солдат не может умереть на «чужой войне». К моменту смерти это уже «его» война. Самоубийство Жиля Делеза – продолжение логики его письма. Гибель солдата – продолжение его образа жизни.Чем в таком случае оказывается сообщество? Узлом, переплетением событийных цепочек. Мы пересекаем свои биографии друг с другом, разделяя события коллективной жизни, но это именно сплетение, а не сама нить. Вернемся на минуту к эпиграфу – в нем концепт судьбы повторяется трижды. Как отсылка к совершенному в прошлом экзистенциальному выбору (переехал = связал свою судьбу), как элемент государственной пропаганды (сообщество судьбы немецкого народа) и как указание на коллективную судьбу горожан (пространство общей судьбы). Первое и третье упоминания весьма точно выражают зиммелевскую интуицию судьбы, показывая, что нового она дает исследователям города. Город как пространство судьбической общности, как узел событийных связей, как экзистенциальное единство. Понятое таким образом городское сообщество уже не основывается на солидарности, доверии и взаимном признании. Это принципиально иной способ мыслить город, сообщество и идентичность.