Вообрази себе картину

— У меня от нее лицо становилось смешным. Я же видел, что она делает с другими.

— И теперь все модники города отказываются учиться игре на флейте.

— На флейтах пусть играют флейтистки.

— И ты преувеличиваешь свою картавость. Прошу тебя, не пытайся меня обмануть — я слышал тебя пьяного, от твоей картавости и следа не оставалось. А нынче все у нас картавят. Твой сын, в детстве говоривший так чисто, старательно учится картавить.

— Я горжусь своей картавостью.

— Он теперь картавит еще картавее тебя.

— Это все мода, не более.

— Ты, Алкивиад, создаешь эти моды.

— А кого бы ты предпочел в роли их создателя?

— Ты разгуливаешь в длинной персидской мантии, волоча ее по пыли, и вот уже все делают то же самое. И в Народном собрании все следуют за тобой, как будто военная политика — это тоже вопрос моды.

— Война всегда в моде, мой добрый старый друг. Взгляни на нашу историю. В нашем золотом веке едва ли отыщется пять лет, в которые Афины не воевали. Большинство крупных сражений мы проиграли, да и побеждая, не умели удержать плоды побед. И все-таки город преуспевал и экономика процветала. А посмотри теперь, как неубедительно и жалко выглядит бедняга Никий каждый раз, когда он выступает в совете за приевшийся, истасканный, всем надоевший мир. Политик должен реветь, призывая к войне. Мира он может только униженно клянчить.

— Но почему, между тем как судьба была настолько добра, что сделала тебя незаурядным мужчиной, ты норовишь выглядеть заурядной женщиной?

— Помилуй, Сократ, разве ты ни разу не целовал меня, когда я был молод?

Сократ расхохотался.

— Этого ты и от других мужчин получал в достатке, мой милый Алкивиад. Я же просто увлекся эксцентричной фантазией развить твой разум и твою душу.

— И какой бы из этого вышел толк?

— Я надеялся увлечь тебя жизнью философа.

— А такая жизнь — кому она принесла много добра?

— Мне она, во всяком случае, дала постоянное занятие.

— Люди хотят большего. Не стоит слишком переоценивать мышление. Оглянись на историю, дорогой мой Сократ, и ты увидишь, что все могучие идеи, наиболее сильно трогавшие людей, были глупы и поверхностны, но никогда — глубоки.

— Наверное, мне следует быть благодарным за это, поскольку я оказался к ним невосприимчив и оттого имел достаточно времени, чтобы поразмыслить на свободе. Ты же удивляешь меня и своими политическими взглядами, — серьезно сказал Сократ. — Я готов был предсказать, что ты, с твоим воспитанием и происхождением, станешь проспартанцем и сторонником мира. А ты принялся замышлять новую войну со Спартой в тот самый час, как закончилась прежняя.

— А как бы еще я смог остаться политиком? — спросил Алкивиад. — Нынче среди политиков, желающих мира со Спартой, водятся даже демократы и дельцы. Ты ждал, что я встану за ними в очередь?

— Но что тебя так воодушевляет? Ведь если ты преуспеешь и отправишься воевать в Сиракузы, ты погубишь Никиев мир и у нас здесь снова начнется война.

— На это я и рассчитываю.

— Зачем тебе это?

— Затем, — сказал Алкивиад, — что этот мир называется Никиевым.

— Ага! А если бы он назывался Алкивиадовым?

— Тогда я объявил бы его божественным. Спартанцы обошлись со мной пренебрежительно. Им следовало настоять, Сократ, чтобы переговоры вел я. Моя семья всегда отстаивала их интересы в Афинах.

— Ты был тогда слишком молод.

— Для меня это не довод.

Мир, легкомысленно заметил Алкивиад, это действительно благословение божие. Мир предоставляет возможность затевать войны в других местах, и великая цивилизация вроде нашей выглядела бы полной дурой, упусти она такую возможность.

— Мы клятвенно обещали помощь нашим верным друзьям в Эгесте, — напористо произнес он в Народном собрании после того, как закончил Никий, и эти слова удивили многих, до той поры и не ведавших о существовании союза Афин с далекой Эгестой, равно как и тех, кто, подобно Никию, не считал, что к военным обязательствам, даже если они существуют, стоит относиться с уважением. Алкивиад намеревался преподать им урок. — Мы вынуждены замышлять новые завоевания, потому что наш успех привел нас к опасному рубежу…

Успех всегда приводит нации к опасному рубежу.