Вооруженные силы на Юге России

Во время большого отступления по Кубани, под Ново-Корсунской, красная батарея совершенно разбила нашу. Командир, капитан Никитин, смертельно ранен, почти все люди и лошади ранены, и остались только два очень юных офицера. Но Авалов не учел энергию прапорщика Казицкого, 20 лет, и мою, подпоручика 22 лет. Не покладая рук мы переиначили и создали из остатков трехорудийную батарею, которую поставили на позицию. И это меньше чем через час. Расформировывать существующую батарею не было повода. Но вместо благодарности Авалов меня страшно разнес и ушел недовольный.

Второй случай представился после эвакуации из Новороссийска. У нас не было ни орудий, ни лошадей. Правда, Авалов был уже убит, но новый инспектор конной артиллерии нас тоже не жаловал. Но случаю было угодно, что при большом отступлении наш взвод, работавший отдельно от батареи под командой капитана Ковалевского, пришел в Крым. Опять расформировывать существующую батарею не было повода.

Я был зачем-то послан к этому новому инспектору конной артиллерии (фамилию которого не запомнил, греческая).

— Вы как кошки всегда падаете на ноги, даже после Новороссийска. Поражаюсь вашей живучести… Если бы в другой батарее творился такой же беспорядок, как в вашей, то я бы решил, что батарея разлагается и надо ее расформировать. Но как могу я вас расформировать? Вы одна из моих самых старых и боевых батарей!.. Но не скрою от вас, что часто об этом думаю.

Это был разнос, который доставил мне самое большое удовольствие. Все же он отдавал нам должное. Вскоре после этого разноса генерал Врангель пожаловал нашему дивизиону (двум батареям) серебряные трубы и владимирский значок за хорошую работу.

Должен сказать, что генерал князь Авалов был прекрасным офицером. Но интриги все время давали себя чувствовать.

А. Шкуро {193} Записки белого партизана {194}

27 декабря я перешел со штабом в Бургустанскую. Печальную картину представляла эта станица, так же, впрочем, как Бекешевская и Суворовская. По меньшей мере половина домов была сожжена большевиками. Массу хлеба красные увезли, большое количество сожгли и потоптали. Многие из казаков были расстреляны. Поддерживавшая большевиков часть иногородних бежала вместе с ними; оставшиеся были беспощадно вырезаны мстившими сторицей казаками.

Дальнейший мой план действий, одобренный генералом Ляховым, состоял в том, чтобы овладеть Ессентуками, затем пройти на станцию Прохладная и ударить оттуда в тыл всей Минераловодской группе красных. Из Баталпашинской я выслал генералу Ляхову около 1500 пластунов на укомплектование пластунских бригад Геймана и Слащева. 29 декабря, с ополчением конным и пешим и с черкесской бригадой Султан-Келеч-Гирея, я двинулся на Ессентуки. Мы легко дошли до станицы, но, встреченные у нее сильным огнем, понесли большие потери и были отбиты; пришлось отойти версты на четыре от станицы; свой штаб я разместил на хуторе Старицкого.

30 декабря утром была сильная снежная пурга. Я бросил снова свои войска в атаку. Перебежчики указали нам хорошие цели, и огонь артиллерии был поэтому очень эффективен. Храбро дрались терские добровольцы, стремившиеся поскорее пробиться к родным станицам. После жестокого боя Ессентуки были взяты. Мост на железной дороге на Кисловодск конница взорвала, но, как выяснилось впоследствии, неудачно. Трофеи были невелики: всего несколько пулеметов, винтовки и человек 400 пленных.

Напуганные слухами о жестокости казаков, большевики настолько их боялись, что даже раненые и тифозные красноармейцы повыскочили из госпиталей и бежали полуодетые, падая и замерзая в пути. Ессентукские казаки всю ночь расправлялись с захваченными ими большевиками, их одностаничниками. Конница, видимо, небрежничала, по случаю холода и в упоении победой. Чрезвычайно утомленный, я, вопреки своему обыкновению, не проверил лично несение сторожевой службы. Между тем красные приготовили нам сюрприз.

Часов в пять утра я проснулся от сильной и близкой трескотни пулемета. Однако донесения о бое не было. Выяснилось, что подошедший от Пятигорска по исправленному, плохо взорванному казаками мостику большевистский бронепоезд приблизился к станции и начал громить ее. Затем высадил десант пехоты, пошедшей в атаку. Станция была быстро занята; напуганные пальбой наши обозы, вошедшие, вопреки приказанию, в город, пустились наутек. Разошедшиеся по своим хатам терцы были застигнуты врасплох. Местные большевики и прятавшиеся по садам красноармейцы открыли в свою очередь со всех сторон стрельбу по казакам. Началась паника: ополченцы, особенно пехота, стали поспешно, без сопротивления покидать город.

Одевшись, я вскочил на коня и со своей конвойной сотней бросился к вокзалу. На площади перед ним стояли две наши горные пушки. Я приказал командиру артиллерийского взвода открыть огонь по появившимся вдалеке красным цепям. Едва мы успели дать два-три выстрела, как с тылу, совсем близко, раздались выстрелы; артиллерийская прислуга, бросив орудия, побежала в разные стороны. Цепь красных появилась сзади, в 30 шагах от нас.