Вооруженные силы на Юге России

Н. Алексеев {233} Из воспоминаний {254}

Я хорошо помню тот ненастный ноябрьский вечер, когда в Симферополь вступили первые добровольческие отряды. Моросил дождь, и сырой туман пронизывал душу. В городе было тревожно, ибо фактически не было власти. «Буржуи» попрятались по домам, зато на улицы выползли какие-то новые персонажи. Хорошо знакомы они мне теперь после того, как я столько раз наблюдал их появление всякий раз, когда пахло грабежом и кровью. Я видел их позднее и в Ростове, и в Екатеринодаре, и опять в Крыму перед различными испытанными и пережитыми мною эвакуациями. И когда я взирал на них, я невольно вспоминал того «серого», с которым я, как казалось мне, навеки простился тогда в Орше. «Некто серый» загулял в те дни по улицам нашего тихого городка, собираясь в кучи, луща семечки, стоя на углах и ругаясь гнусной матерной бранью. И вот вдруг в ночной мгле опустелых улиц послышался топот коней и лязг оружия, выросли откуда-то силуэты всадников и прокатилась и прогремела славная казачья песня. То прошли первые кубанские отряды.

На другой день по улицам города прошла и первая пехотная часть. Нельзя было смотреть на нее без чувства глубокого душевного волнения. Шло всего человек семьдесят — все худые, бледные, измученные люди. Несмотря на суровую и мокрую осеннюю погоду, многие не имели шинелей. На ногах у некоторых вместо сапог были какие-то тряпки. Состав части был до чрезвычайности разнообразен — и седой полковник, и рядом мальчик-кадет. Шли они без музыки и без песни. Казалось, витали над ними тени замученных отцов и матерей, пепел сожженных жилищ и стоны несравненных обид.

И в тот же день на одной из улиц, впервые после долгого промежутка, вывешен был трехцветный русский национальный флаг.

В городской массе описанные происшествия вызвали немалое смущение. На базаре и по улицам стали собираться кучки народа, как это было в 1917 году, и митинговать. Я не раз старался прислушаться к этим разговорам, чтобы определить отношение демоса к добровольцам. Отношение было несомненно отрицательное. «Чего они пришли сюда? Кто их звал? Не хотим власти генерала Деникина» — вот что говорил базар. А трехцветный флаг и золотые погоны просто возбуждали ненависть, как символ старого «проклятого» времени.

Для меня не подлежит никакому сомнению, что по крайней мере в Крыму (я не имею данных об Украине) русский демос относился куда спокойнее и сдержаннее к германцам, чем к добровольцам. Есть в этом что-то смердяковское, таинственно предугаданное в свое время Достоевским. «В двенадцатом году, — как говорил Смердяков, — было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого… и хорошо кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила бы к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с»… Больно писать об этом, но у меня есть уверенность, что смердяковское умонастроение было у нас широко распространено. «Я всю Россию ненавижу, Марья Кондратьевна… Я не только не желаю быть военным гусариком, но желаю, напротив, уничтожения всех солдат-с»… Может быть, в глубоком, метафизическом смысле здесь нужно искать корни отрицательного отношения к добровольческому движению. Но конечно, явление это имело также и свои ближайшие уже чисто опытные причины.

* * *

Между тем чем ближе к весне, тем более и более военный успех на фронте склонялся не в нашу сторону. В результате нажима со стороны красных мы принуждены были оставить северную Таврию. Мы отступили на Перекопские позиции и на линию Сивашей. В публике ходили слухи, что позиции эти основательно укрепляются, впрочем, многие скептики говорили, что укрепление позиций несколько запоздало и что фортификационные работы оставляют желать лучшего. Несмотря на эти скептические мнения, в общем преобладала вера, что Перекоп неприступен и что красным ни в коем случае не удастся проникнуть в Крым.